Памяти Василия Гроссмана
Марк Горбовец
(К 110 – летию со дня рождения)
Он был писатель – публицист
Прошедший ВОВ на всех фронтах и в Сталинграде,
Он был прекрасный мастер реалист,
И честно Родине служил не требуя награды.
Был Горьким до войны замечен,
Который ход его произведеньям дал,
Талант его в литературном мире был отмечен,
Значимых книг немало он издал.
В войну корреспондентом он военным был,
И Сталинградской битвы был свидетель,
С героями войны дружил,
Их беспримерный героизм отметил.
В Майданеке и Треблинке –концлагерях освобожденных побывал,
Увиденное описал в «Тремблинксом аде»,
Ход Холокоста теме в этой книге дал,
С великим состраданьем на зверства немцев глядя.
Умом и сердцем он прочувствовал войну,
Эпохи пройденной задался осмысленьем,
Влиянья сталинизма в ней увидел злостную вину,
Создал свое великое произведенье.
«Жизнь и судьба» - то был роман, в Толстовском стиле,
Роман, имевший в мире мощный резонанс,
За рубежом бесстрашие творца превозносили,
Он зарубежный мир своею правды жизни силою потряс.
Издания труда в СССР Василий Гроссман не добился,
Творение его попало под запрет,
С властями Гроссман тщетно бился,
Лишь после жизни труд в стране увидел свет.В музее В. В. Вересаева
Любовь Самойленко
В музее Вересаева
Литературный дух…
Здесь в доме почитаемом
Стихи читают вслух.
И, замерев, их слушают
На полках стопки книг.
Вопросами не мучают,
Но приближают миг…
Чтоб вспомнили о Гении,
Рождённом у Оки…
О том, ушедшем времени
Писательской строки.
Понявши революцию,
Под колокольный звон
Основы эволюции
На веру принял он.
Писатель. Врач от Бога...
Лечил и славил Русь.
В музей ведёт дорога…
И я по ней пройдусь.
Владимир Скакун
А так красиво, позывной - "Звезда".
"А я - Земля". И слёзы на ресницах.
"Как слышите меня. Приём. Приём.".
Погибшей разведгруппе небо снится.
Но, даже там, сбываясь мёртвых сном,
Отдав стране всю жизнь своей присягой,
В разведку - позовите вы меня.
Я мог бы вам помочь. И в землю лягу
Быть может наравне. А может вам, живым,
Мой опыт пригодится. Вы - проверьте.
"Звезда", "Земля" - как эхо той войны.
И фильм окончен. Травкин, есть бессмертие.
Александр Масленников 2
Пространств и времени премудрый повелитель,
Трёх поколений гений и кумир,
Лежит в забитом наглухо корыте
И навсегда покинул этот мир.
За человека пламенный воитель
Свободно меж столетьями скакал,
О будущем писал путеводитель,
К сердцам людским дорогу отыскал.
Трёх поколений и кумир, и гений
Решил собой наполнить облака,
Не приобрёл обители подземной,
Отправлен в путь на долгие века.
Посвящение Даниилу Андрееву
Надежда Горш
Ну, давай прогуляемся вместе денёчком погожим
В этом сказочном мире, который никем не исхожен,
Окунёмся в прохладу реки под названьем "молчанье",
И коснётся сердец неразгаданной тайны дыханье.
Имя спящей красавицы там на устах не смолкает,
И цветок, с виду каменный, каждой весной расцветает.
Там царевна-лягушка уже не вернёт свою кожу,
Даже мы рядом с ней на самих себя стали похожи.
Но кудесник не спит и на гуслях так сладко играет,
Серый волк по дороге к нему все следы заметает.
Там кащеюшка старый на лысой горе кости греет,
А над ним бледным призраком дух нераскаянный веет.
Эй, Конёк-Горбунок, довези нас домой осторожно,
Нам без светлой надежды и в сказке прожить невозможно.
Пусть кащеево царство, как дымка над морем, растает,
Ну, а наша мечта белой чайкой свободно летает.
Борис Львович Фроенченко
Трава...Деревья...Облака...
Лишь сон...Лишь дней минувших всплески...
И не поднимется рука,
Чтобы откинуть занавески...
Приборы...Трубки...Ворох книг
И стены - выбелены мелом...
И тонны мыслей каждый миг...
Есть голова...Но тело...Тело!!!
Слепец,калека,нищий,вор -
Они живут...Они ведь -люди!
А я - лишь мыслящий прибор...
Лишь мозг под колпаком на блюде...
В ушах гремит набата медь...
Ночные тени щерят пасти...
Я не живу...А умереть?
Не для меня такое счастье...
Как времени неспешен ход -
Что до меня ему до дело???
Безумие... Таков исход
Бессмертья без живого тела!!!
Эрнст Саприцкий
Господь к нему благоволил,
Ум с сердцем были в нем в ладу,
И жизнь он длинную прожил,
Такую б каждому судьбу.
И никогда он не роптал,
И ближних всех любил,
И Голубой своей звездой
Путь многим осветил.
Его герои – люди Божие,
Кто наипачие всего
В себе сам ищет Царство Божие,
Завету следуя Его.
Он счастие в себе носил,
В своем уменье жить –
Не озлобляться, а прощать;
Не ненавидеть, а любить.
Он по-высокому был прост,
Изысканно одет,
Он духом был аристократ
До самых поздних лет.
И я с него пример беру,
Стараюсь, как могу,
Прожить не меньше я хочу,
Бог даст, за столько лет
Стихов немало сочиню,
Больш-ой стану поэт.
Марк Горбовец
(К 110 – летию со дня рождения)
Он был писатель – публицист
Прошедший ВОВ на всех фронтах и в Сталинграде,
Он был прекрасный мастер реалист,
И честно Родине служил не требуя награды.
Был Горьким до войны замечен,
Который ход его произведеньям дал,
Талант его в литературном мире был отмечен,
Значимых книг немало он издал.
В войну корреспондентом он военным был,
И Сталинградской битвы был свидетель,
С героями войны дружил,
Их беспримерный героизм отметил.
В Майданеке и Треблинке –концлагерях освобожденных побывал,
Увиденное описал в «Тремблинксом аде»,
Ход Холокоста теме в этой книге дал,
С великим состраданьем на зверства немцев глядя.
Умом и сердцем он прочувствовал войну,
Эпохи пройденной задался осмысленьем,
Влиянья сталинизма в ней увидел злостную вину,
Создал свое великое произведенье.
«Жизнь и судьба» - то был роман, в Толстовском стиле,
Роман, имевший в мире мощный резонанс,
За рубежом бесстрашие творца превозносили,
Он зарубежный мир своею правды жизни силою потряс.
Издания труда в СССР Василий Гроссман не добился,
Творение его попало под запрет,
С властями Гроссман тщетно бился,
Лишь после жизни труд в стране увидел свет.В музее В. В. Вересаева
Любовь Самойленко
В музее Вересаева
Литературный дух…
Здесь в доме почитаемом
Стихи читают вслух.
И, замерев, их слушают
На полках стопки книг.
Вопросами не мучают,
Но приближают миг…
Чтоб вспомнили о Гении,
Рождённом у Оки…
О том, ушедшем времени
Писательской строки.
Понявши революцию,
Под колокольный звон
Основы эволюции
На веру принял он.
Писатель. Врач от Бога...
Лечил и славил Русь.
В музей ведёт дорога…
И я по ней пройдусь.
* * *
Звезда. Я - Земля. Эммануилу КазакевичуВладимир Скакун
А так красиво, позывной - "Звезда".
"А я - Земля". И слёзы на ресницах.
"Как слышите меня. Приём. Приём.".
Погибшей разведгруппе небо снится.
Но, даже там, сбываясь мёртвых сном,
Отдав стране всю жизнь своей присягой,
В разведку - позовите вы меня.
Я мог бы вам помочь. И в землю лягу
Быть может наравне. А может вам, живым,
Мой опыт пригодится. Вы - проверьте.
"Звезда", "Земля" - как эхо той войны.
И фильм окончен. Травкин, есть бессмертие.
* * *
Вспоминая СтругацкогоАлександр Масленников 2
Пространств и времени премудрый повелитель,
Трёх поколений гений и кумир,
Лежит в забитом наглухо корыте
И навсегда покинул этот мир.
За человека пламенный воитель
Свободно меж столетьями скакал,
О будущем писал путеводитель,
К сердцам людским дорогу отыскал.
Трёх поколений и кумир, и гений
Решил собой наполнить облака,
Не приобрёл обители подземной,
Отправлен в путь на долгие века.
* * *
Посвящение Даниилу Андрееву
Надежда Горш
Ну, давай прогуляемся вместе денёчком погожим
В этом сказочном мире, который никем не исхожен,
Окунёмся в прохладу реки под названьем "молчанье",
И коснётся сердец неразгаданной тайны дыханье.
Имя спящей красавицы там на устах не смолкает,
И цветок, с виду каменный, каждой весной расцветает.
Там царевна-лягушка уже не вернёт свою кожу,
Даже мы рядом с ней на самих себя стали похожи.
Но кудесник не спит и на гуслях так сладко играет,
Серый волк по дороге к нему все следы заметает.
Там кащеюшка старый на лысой горе кости греет,
А над ним бледным призраком дух нераскаянный веет.
Эй, Конёк-Горбунок, довези нас домой осторожно,
Нам без светлой надежды и в сказке прожить невозможно.
Пусть кащеево царство, как дымка над морем, растает,
Ну, а наша мечта белой чайкой свободно летает.
* * *
Голова профессора ДоуэляБорис Львович Фроенченко
Трава...Деревья...Облака...
Лишь сон...Лишь дней минувших всплески...
И не поднимется рука,
Чтобы откинуть занавески...
Приборы...Трубки...Ворох книг
И стены - выбелены мелом...
И тонны мыслей каждый миг...
Есть голова...Но тело...Тело!!!
Слепец,калека,нищий,вор -
Они живут...Они ведь -люди!
А я - лишь мыслящий прибор...
Лишь мозг под колпаком на блюде...
В ушах гремит набата медь...
Ночные тени щерят пасти...
Я не живу...А умереть?
Не для меня такое счастье...
Как времени неспешен ход -
Что до меня ему до дело???
Безумие... Таков исход
Бессмертья без живого тела!!!
* * *
Борису Константиновичу ЗайцевуЭрнст Саприцкий
Господь к нему благоволил,
Ум с сердцем были в нем в ладу,
И жизнь он длинную прожил,
Такую б каждому судьбу.
И никогда он не роптал,
И ближних всех любил,
И Голубой своей звездой
Путь многим осветил.
Его герои – люди Божие,
Кто наипачие всего
В себе сам ищет Царство Божие,
Завету следуя Его.
Он счастие в себе носил,
В своем уменье жить –
Не озлобляться, а прощать;
Не ненавидеть, а любить.
Он по-высокому был прост,
Изысканно одет,
Он духом был аристократ
До самых поздних лет.
И я с него пример беру,
Стараюсь, как могу,
Прожить не меньше я хочу,
Бог даст, за столько лет
Стихов немало сочиню,
Больш-ой стану поэт.
* * *
Анатолию Наумовичу Рыбакову
Эрнст Саприцкий
В его романах, повестях,
Что написал он не за страх,
Меня прельщает идеал,
Я б его совестью назвал.
Меня прельщает вера в Бога,
Хоть атеизм его дорога,
Что говорит нам: Бога нет!
На чем же держится весь свет?
Он есть, хотим ли мы того,
Иль отвергаем мы Его.
И это чувствует художник,
Пусть сам он даже и безбожник.
Тяжел кладбищенский песок,
Он уж на плечи наши лег,
А мы все спорим – есть ли Бог,
И близок он или далек?
Он Сатану изобразил,
На Бога не хватило сил.
Юрий Курбатов
К 125-летию
Живой мир окружал его с детства,
Он родился в семье орнитолога,
Его жизнь, в дальнейшем, наследство
Переданное мальчику смолоду.
Очень часто к отцу в музей*
Приходил любознательный сын,
Сколько там различных зверей!
У стеклянных стоял витрин.
Музей дома, как продолжение:
Черепахи, аквариум, птицы,
Его детские впечатления
Безусловно должны сохраниться.
У отца природа в музее,
За стеклом стоит, не живая,
Все поймут, немного позднее,
Куда выведет эта прямая.
Оказавшись в Лебяжьем, в деревне,
Он столкнулся с волшебной сказкой,
Первозданный мир вокруг, древний,
Как он пахнет! Какие краски!
Сколько троп с отцом им исхожено!
Сколько нового он узнал!
Чьи следы? Кто шел осторожно?
Кто приметы свои оставлял?
На всю жизнь полюбил он Лебяжье,
Красивейшие здесь картины!
И старался, впоследствии, каждый
Год свой город покинуть
И приехать сюда, где раздолье
Для широкой русской души,
На знакомое с детства приволье,
Побродить по лесной тиши.
Был спортивным, в футбол играл,
Ведь таланты во всем щедры,
Он историю создавал
Этой чудной в России игры.
Захватил 17-й многих,
И его коснулся когда-то,
Он пошел по своей дороге-
Совет солдатских и рабочих депутатов.
Не прошли и эсеры мимо,
Города же менялись быстро,
Политическим ветром носимый,
Оказался Виталий в Бийске.
Там Колчак и мобилизация,
Он фамилию взял другую,
И пришлось затем укрываться,
А фамилию ту, вторую,
Он оставил уже навсегда,**
Правда стала она двойной,
Беспокойные были года,
Он менялся со всей страной.
Пять арестов и страх остался,
Лишь в лесу он жил как хотел,
Ничего там не опасался,
Независим там был и смел.
Он из Бийска вернулся с женой,
Верным другом стала она,
В Петрограде был угол свой
На Васильевском, навсегда,
А с природой не расставался,
Читал лекции еще в Бийске,
Дважды к озеру отправлялся
Он Телецкому в экспедиции.
Сколько он воспитал талантов!
Николай Сладков, Сахарнов,
Ливеровского вспомнить надо
И, конечно, Борис Житков.
Вряд ли есть сейчас человек
Кто не знает Бианки-писателя,
Хоть прошел почти целый век,
Все читали его обязательно.
Персонажи его живые,
Кто крупнее, а кто поменьше,
Их ведь много, они любые,
Называют их-братья меньшие.
На охоте, с ружьем, примечал
Все повадки лесных обитателей,
И в блокноте своем отмечал,
Пригодится ему, был внимательный.
Сколько радости он принесет!
"Кукушонок", "Кто чем поет?",
"Музыкант", "Лесные домишки",
В них герои птички и мышки,
Муравьишка гулял его где-то,
И, конечно, "Лесная газета",
Есть в природе чему удивиться,
"Лесные были и небылицы",
Знаменитый "Мышонок Пик".
Бианки знали во всем Союзе,
Был поистине он велик
В неразрывном с детьми союзе.
Город этот менял названия,***
Здесь Виталий Бианки работал,
Орнитолог-народное звание,
Жизнь его-природа, охота
И, конечно, читатели-дети,
Отдавал им себя до конца,
Только здесь и нигде на свете
Эти преданные сердца.
Без конца и сейчас издается,
Не признание разве это?
Книгой главною остается
Его детище- "Лесная газета".
Нет уже и учеников,
Но и правнуки их читают,
Как мышонка лис догоняет,
А тот, хитренький, удирает-
Раз в отнорочек! И был таков!
*Зоологический музей в Санкт-Петербурге.
**Белянин-Бианки.
***Петербург, Петроград, Ленинград.
В его романах, повестях,
Что написал он не за страх,
Меня прельщает идеал,
Я б его совестью назвал.
Меня прельщает вера в Бога,
Хоть атеизм его дорога,
Что говорит нам: Бога нет!
На чем же держится весь свет?
Он есть, хотим ли мы того,
Иль отвергаем мы Его.
И это чувствует художник,
Пусть сам он даже и безбожник.
Тяжел кладбищенский песок,
Он уж на плечи наши лег,
А мы все спорим – есть ли Бог,
И близок он или далек?
Он Сатану изобразил,
На Бога не хватило сил.
* * *
Виталий БианкиЮрий Курбатов
К 125-летию
Живой мир окружал его с детства,
Он родился в семье орнитолога,
Его жизнь, в дальнейшем, наследство
Переданное мальчику смолоду.
Очень часто к отцу в музей*
Приходил любознательный сын,
Сколько там различных зверей!
У стеклянных стоял витрин.
Музей дома, как продолжение:
Черепахи, аквариум, птицы,
Его детские впечатления
Безусловно должны сохраниться.
У отца природа в музее,
За стеклом стоит, не живая,
Все поймут, немного позднее,
Куда выведет эта прямая.
Оказавшись в Лебяжьем, в деревне,
Он столкнулся с волшебной сказкой,
Первозданный мир вокруг, древний,
Как он пахнет! Какие краски!
Сколько троп с отцом им исхожено!
Сколько нового он узнал!
Чьи следы? Кто шел осторожно?
Кто приметы свои оставлял?
На всю жизнь полюбил он Лебяжье,
Красивейшие здесь картины!
И старался, впоследствии, каждый
Год свой город покинуть
И приехать сюда, где раздолье
Для широкой русской души,
На знакомое с детства приволье,
Побродить по лесной тиши.
Был спортивным, в футбол играл,
Ведь таланты во всем щедры,
Он историю создавал
Этой чудной в России игры.
Захватил 17-й многих,
И его коснулся когда-то,
Он пошел по своей дороге-
Совет солдатских и рабочих депутатов.
Не прошли и эсеры мимо,
Города же менялись быстро,
Политическим ветром носимый,
Оказался Виталий в Бийске.
Там Колчак и мобилизация,
Он фамилию взял другую,
И пришлось затем укрываться,
А фамилию ту, вторую,
Он оставил уже навсегда,**
Правда стала она двойной,
Беспокойные были года,
Он менялся со всей страной.
Пять арестов и страх остался,
Лишь в лесу он жил как хотел,
Ничего там не опасался,
Независим там был и смел.
Он из Бийска вернулся с женой,
Верным другом стала она,
В Петрограде был угол свой
На Васильевском, навсегда,
А с природой не расставался,
Читал лекции еще в Бийске,
Дважды к озеру отправлялся
Он Телецкому в экспедиции.
Сколько он воспитал талантов!
Николай Сладков, Сахарнов,
Ливеровского вспомнить надо
И, конечно, Борис Житков.
Вряд ли есть сейчас человек
Кто не знает Бианки-писателя,
Хоть прошел почти целый век,
Все читали его обязательно.
Персонажи его живые,
Кто крупнее, а кто поменьше,
Их ведь много, они любые,
Называют их-братья меньшие.
На охоте, с ружьем, примечал
Все повадки лесных обитателей,
И в блокноте своем отмечал,
Пригодится ему, был внимательный.
Сколько радости он принесет!
"Кукушонок", "Кто чем поет?",
"Музыкант", "Лесные домишки",
В них герои птички и мышки,
Муравьишка гулял его где-то,
И, конечно, "Лесная газета",
Есть в природе чему удивиться,
"Лесные были и небылицы",
Знаменитый "Мышонок Пик".
Бианки знали во всем Союзе,
Был поистине он велик
В неразрывном с детьми союзе.
Город этот менял названия,***
Здесь Виталий Бианки работал,
Орнитолог-народное звание,
Жизнь его-природа, охота
И, конечно, читатели-дети,
Отдавал им себя до конца,
Только здесь и нигде на свете
Эти преданные сердца.
Без конца и сейчас издается,
Не признание разве это?
Книгой главною остается
Его детище- "Лесная газета".
Нет уже и учеников,
Но и правнуки их читают,
Как мышонка лис догоняет,
А тот, хитренький, удирает-
Раз в отнорочек! И был таков!
*Зоологический музей в Санкт-Петербурге.
**Белянин-Бианки.
***Петербург, Петроград, Ленинград.
* * *
Виталий Бианки
Павел Явецкий
из цикла "Имена"
Было просто туда загреметь,
И в расход угодить... спозаранку.
Три неделюшки в Бийской тюрьме
Обретался Виталий Бианки.
Так и шло: за арестом, арест.
Бегство, ссылка, скитания снова.
Но Алтай восхитил в тот приезд,
И спасло от погибели - Слово.
Нам теперь это кажется - дичь!
И никто за Можаи не гонит.
Царской кладки каленый кирпич
Знаменитого узника помнит...
Владимир Чибриков
Не знаю, утром или в полночь,
От боли или от любви
Ушёл писатель Вл.Войнович
Крикнув Чонкину:"Живи!"
И этот маленький солдатик,
Васе Тёркину родня,
Стоял и плакал на Арбате
Средь бела дня, средь бела дня.
Я счастлив, что мне посчастливилось видеться с Вл.Войновичем.
Олег Куваев
Белов Сергей Александрович
Он и геолог, и писатель,
Романтик северных дорог,
Души, не золота, старатель,
Он сделать в жизни больше б смог.
Оборвалась на половине
Натянутая паркой нить.
Но творчество его поныне,
Как прежде, продолжает жить.
И "Птица капитана Росса"
И "Территория" его
Всемирно пользуются спросом,
Рождая в сердце волшебство!
Александр Спарбер
Нет дон кихотов. Век практичен наш.
Уже давно идёт другая пьеса.
И не было - все это только блажь
Сервантеса. А может, Сервантеса.
Мы - просто люди. Жмёмся по домам,
кукуем от зарплаты до зарплаты.
Начальник - бог, а Бог - начальник нам
пожизненно. И мы - не виноваты.
Мы - платье, а невидим - сам король.
Костюмы, шубы, свитеры, халаты...-
висим в шкафу. И правит нами моль,
а не дракон. Но мы - не виноваты.
... А в преисподней, сей же день и час
среди насильников и прочей гнили
несется крик: нас просто так учили!
мы не виновны - так учили нас!
"Лжёт надежда детским лепетом..."
(Е.Гинзбург "Крутой маршрут")
Кем же был изначально назначен
Твой крутой, растреклятый маршрут -
С женским воем, младенческим плачем,
Чередой нескончаемых пут,
В лихолетье, в тюремном вагоне,
По колымским бескрайним снегам,
Чтобы без покаянного стона
Бросить молодость к чьим-то ногам?
Не додумались древние греки
С трагедийным накалом страстей,
Что цивильные "нечеловеки"
Будут Церберов лютых сильней.
Этих нелюдей где-то учили -
Не колеблясь, "вставать под ружьё",
Презираемой "лагерной пыли"
Показать превосходство своё.
Но спасли от "грядущего Хама",
От невидимых миру оков
Редко письма писавшая мама
Да отрывки бессмертных стихов.
Оказалось и нынче, как прежде -
Ничего невозможного нет,
Не иссяк пустотелой надежды
Детский лепет, обманчивый свет...
Виктор Тимофеев
Сердце сжал раскалённый тяжёлый туман.
Не помогут уже ни любовь, ни бесстрашье.
И ушёл без него новых дней караван,
а моряк ошвартован навек – во вчерашнем.
Жизнь его – как единождный рейс штормовой,
где один лишь Господь-Вседержитель –
Работа,
по законам победы над слабым собой,
по заветным уставам российского флота.
…Был в блокаде, в семнадцать – закончил войну,
не мальчишкой – мужчиной, огонь повидавшим.
И того бы хватило на жизнь не одну.
Ведь хватило – за Родину доблестно павшим.
Ну а он продолжал этот рейс штормовой,
и замена нашлась океанским невзгодам:
всероссийская мука, нужда, градобой –
до конца, до последнего дня, до ухода.
От Балтийских валов – до Курильской гряды,
от полуночных вод – до руин Сталинграда
он прошёл – и дорогами флотской страды,
и земными путями средь пыли и смрада.
Ради этого стоило каторжно жить
и, терпя, не стонать, не валяться недужно…
Недруг – реквием думал России сложить,
он ей – оду сложил, сослужил свою службу.
Он остался, упав под тяжёлый туман,
и прощальную песню ветра пробасили.
Но уходит вперёд его книг караван,
вывозя, продолжая, спасая Россию.
Так неужто мужчин не осталось уже,
честь имеющих, видящих русскую долю,
чтоб со шпагой в руке и с Россией в душе
поддержать её участь судьбой молодою?
Где вы, юнги России, удалый народ?
Новый шторм начался… Впереди – передряги.
Флотоводцы! Матросы! Готовьтесь в поход!
Собирайтесь под славные русские стяги!
Открываешь всё снова и заново:
Прочитаешь – и хочется жить!
Завещал нам Евгений Иванович
Нашу русскую землю любить.
Задевает душевные струны
Речь, отточенна, но проста.
Есть у многих своя Джомолунгма –
Благородна во всём и чиста.
За страницей страница листается…
В книгах всё будто было с тобой:
Там шумит луговая овсяница,
Там идут шлемоносцы на бой…
Нет речей будоражаще-пламенных
(Толку что от подобных речей?!),
Но в делах, невеликих и праведных,
Отражаются судьбы людей.
В каждой строчке – родное, не чуждое!
Понимаешь, что время придёт –
Людям счастье, простое и нужное,
Деревенский кузнец откуёт.
Будто золото ищет старатель,
Растерять самородки боясь,
Так же создал нам курский писатель
Кружевную словесную вязь.
Он оставил нам всем завещание
Каждой строчкой правдивых страниц.
Уходя, попросил на прощание
Покормить замерзающих птиц…
Было время жестоких морозов
Стылой крайней его зимой.
А Евгений Иванович Носов
Призывал к доброте земной.
Но ушёл он в дальние дали,
Как Зиновий, кормивший синиц.
Навсегда он застыл в металле
В окружении бронзовых птиц.
Он словесное выбрал средство,
Как бальзам для души и ума,
Чтоб оставить людям в наследство
Своих честных рассказов тома!
Евгению Носову
Раиса Мельникова
Священный дух! Да здравствует любовь!
...И к мурашу, и к грязи непролазной.
Здесь русская бушует в слове кровь!
...Ты не считаешь Родину несчастной.
А я расту от Ваших росных слов,
От овсяницы, ивицы кудлатой.
Мне повезло – живу я средь стихов,
И, нищая, я становлюсь богатой.
Спасибо Вам, что есть Вы на земле,
Что мой земляк Вы – радуюсь особо,
Что с Вами я живу в одной стране,
Что русская на наших душах проба.
Отрывок из повести Евгения Носова « Усвятские шлемоносцы».
«…Было отступивший хмель, когда он сидел у колодца, здесь, в жарко натопленной избе, вновь взыграл тошнотной мутью, и он прикрыл глаза и даже ухватился за край кровати, когда его куда-то повело вкрадчивым, всё убыстряющимся кружевом, будто он сидел на плоско вращающемся колесе.
Мокрые волосы, принёсшие ему облегчение, теперь тепло слипшейся обмазкой неприятно обволакивали голову.
– А я тово… вишь, выпил, - повинился он, когда колесо отпустило его своим вращением.
Он опять помолчал, ожидая, что скажет на это Натаха, но та лишь, оглядела его, смигивая неведомые ему мысли припухлыми веками.
Пьяный я, Наталья… Водку пил, бражку…что попадя.
Дак, куда было деться? Вот погляди…
Касьян неловко кренясь, нагнулся к чулку, поискав бумажку.
– Вот она! Клавка безносая! – усмехнулся он и старательно расправил бумажку на коленке. – Хошь поглядеть? Ранняя дорога, казённый дом…Всё тут прописано. Послезавтра явиться с ложкой и котелком. Ну дак ложка у меня имеется, а котелка нема… Что будем делать?»
« – А мне ещё утром прислали. На, говорит, распишись в получении. Да всё не хотел тебе говорить. Реветь возьмёшься. Не люблю я этого…а ты, вишь, всё одно ревёшь.
– Ох! – отпустила себя Натаха тяжким смиряющим вздохом.
– Али знала уже? Гляжу, курицы порубаны.
– Да что тут знать? – давя всхлип, выговорила она. – Загодя знато.
– Ну, будя реветь. Не один я. Поди из каждого двора..
– Ты – то пойдёшь не один, да ты у нас один.
– Ну, да что толковать? Жил? Жил! Семью, детей нажил? Нажил. Вот они лежат кашееды. Да с тобой третий.
Нажил – стало быть, иди обороняй. А кто ж за тебя станет?»
В июне 11 числа 2002 года умер Евгений Носов, но замечательные произведения его ждут читателей, они живы, и в них живёт душа писателя нашего современника.
Могла б я сравниться с тобой –
Сравняться никак не могу,
Своею горжусь я судьбой –
Травинкой в огромном стогу.
В морозные вьюжные дни
Наш хутор в сугробах тонул,
Нельзя брать ни ветки, ни пни –
Лесничий сдирал тыщу шкур.
Был холод – не помнила зла,
Был голод – делилась едой.
В Кремле меня мало кто знал,
Не ставили высшим судьей.
Архивы мои – в голове,
Я с детства любила читать.
Жила я в счастливой семье:
Сквозь слезы смеялася мать.
Корова, бычок и кабан,
И курочек несколько штук –
Вот нашей семьи капитал:
Колхозный общественный труд.
Павел Явецкий
из цикла "Имена"
Было просто туда загреметь,
И в расход угодить... спозаранку.
Три неделюшки в Бийской тюрьме
Обретался Виталий Бианки.
Так и шло: за арестом, арест.
Бегство, ссылка, скитания снова.
Но Алтай восхитил в тот приезд,
И спасло от погибели - Слово.
Нам теперь это кажется - дичь!
И никто за Можаи не гонит.
Царской кладки каленый кирпич
Знаменитого узника помнит...
* * *
Памяти автора Ивана ЧонкинаВладимир Чибриков
Не знаю, утром или в полночь,
От боли или от любви
Ушёл писатель Вл.Войнович
Крикнув Чонкину:"Живи!"
И этот маленький солдатик,
Васе Тёркину родня,
Стоял и плакал на Арбате
Средь бела дня, средь бела дня.
Я счастлив, что мне посчастливилось видеться с Вл.Войновичем.
* * *
Олег Куваев
Белов Сергей Александрович
Он и геолог, и писатель,
Романтик северных дорог,
Души, не золота, старатель,
Он сделать в жизни больше б смог.
Оборвалась на половине
Натянутая паркой нить.
Но творчество его поныне,
Как прежде, продолжает жить.
И "Птица капитана Росса"
И "Территория" его
Всемирно пользуются спросом,
Рождая в сердце волшебство!
* * *
По мотивам ШварцаАлександр Спарбер
Нет дон кихотов. Век практичен наш.
Уже давно идёт другая пьеса.
И не было - все это только блажь
Сервантеса. А может, Сервантеса.
Мы - просто люди. Жмёмся по домам,
кукуем от зарплаты до зарплаты.
Начальник - бог, а Бог - начальник нам
пожизненно. И мы - не виноваты.
Мы - платье, а невидим - сам король.
Костюмы, шубы, свитеры, халаты...-
висим в шкафу. И правит нами моль,
а не дракон. Но мы - не виноваты.
... А в преисподней, сей же день и час
среди насильников и прочей гнили
несется крик: нас просто так учили!
мы не виновны - так учили нас!
* * *
Крутой маршрут Евгении Гинзбург
Татьяна Казовская
Татьяна Казовская
"Лжёт надежда детским лепетом..."
(Е.Гинзбург "Крутой маршрут")
Кем же был изначально назначен
Твой крутой, растреклятый маршрут -
С женским воем, младенческим плачем,
Чередой нескончаемых пут,
В лихолетье, в тюремном вагоне,
По колымским бескрайним снегам,
Чтобы без покаянного стона
Бросить молодость к чьим-то ногам?
Не додумались древние греки
С трагедийным накалом страстей,
Что цивильные "нечеловеки"
Будут Церберов лютых сильней.
Этих нелюдей где-то учили -
Не колеблясь, "вставать под ружьё",
Презираемой "лагерной пыли"
Показать превосходство своё.
Но спасли от "грядущего Хама",
От невидимых миру оков
Редко письма писавшая мама
Да отрывки бессмертных стихов.
Оказалось и нынче, как прежде -
Ничего невозможного нет,
Не иссяк пустотелой надежды
Детский лепет, обманчивый свет...
* * *
РЕКВИЕМ ВАЛЕНТИНУ ПИКУЛЮВиктор Тимофеев
Сердце сжал раскалённый тяжёлый туман.
Не помогут уже ни любовь, ни бесстрашье.
И ушёл без него новых дней караван,
а моряк ошвартован навек – во вчерашнем.
Жизнь его – как единождный рейс штормовой,
где один лишь Господь-Вседержитель –
Работа,
по законам победы над слабым собой,
по заветным уставам российского флота.
…Был в блокаде, в семнадцать – закончил войну,
не мальчишкой – мужчиной, огонь повидавшим.
И того бы хватило на жизнь не одну.
Ведь хватило – за Родину доблестно павшим.
Ну а он продолжал этот рейс штормовой,
и замена нашлась океанским невзгодам:
всероссийская мука, нужда, градобой –
до конца, до последнего дня, до ухода.
От Балтийских валов – до Курильской гряды,
от полуночных вод – до руин Сталинграда
он прошёл – и дорогами флотской страды,
и земными путями средь пыли и смрада.
Ради этого стоило каторжно жить
и, терпя, не стонать, не валяться недужно…
Недруг – реквием думал России сложить,
он ей – оду сложил, сослужил свою службу.
Он остался, упав под тяжёлый туман,
и прощальную песню ветра пробасили.
Но уходит вперёд его книг караван,
вывозя, продолжая, спасая Россию.
Так неужто мужчин не осталось уже,
честь имеющих, видящих русскую долю,
чтоб со шпагой в руке и с Россией в душе
поддержать её участь судьбой молодою?
Где вы, юнги России, удалый народ?
Новый шторм начался… Впереди – передряги.
Флотоводцы! Матросы! Готовьтесь в поход!
Собирайтесь под славные русские стяги!
* * *
Наследие Носова
Киреев Алексей
Киреев Алексей
Открываешь всё снова и заново:
Прочитаешь – и хочется жить!
Завещал нам Евгений Иванович
Нашу русскую землю любить.
Задевает душевные струны
Речь, отточенна, но проста.
Есть у многих своя Джомолунгма –
Благородна во всём и чиста.
За страницей страница листается…
В книгах всё будто было с тобой:
Там шумит луговая овсяница,
Там идут шлемоносцы на бой…
Нет речей будоражаще-пламенных
(Толку что от подобных речей?!),
Но в делах, невеликих и праведных,
Отражаются судьбы людей.
В каждой строчке – родное, не чуждое!
Понимаешь, что время придёт –
Людям счастье, простое и нужное,
Деревенский кузнец откуёт.
Будто золото ищет старатель,
Растерять самородки боясь,
Так же создал нам курский писатель
Кружевную словесную вязь.
Он оставил нам всем завещание
Каждой строчкой правдивых страниц.
Уходя, попросил на прощание
Покормить замерзающих птиц…
Было время жестоких морозов
Стылой крайней его зимой.
А Евгений Иванович Носов
Призывал к доброте земной.
Но ушёл он в дальние дали,
Как Зиновий, кормивший синиц.
Навсегда он застыл в металле
В окружении бронзовых птиц.
Он словесное выбрал средство,
Как бальзам для души и ума,
Чтоб оставить людям в наследство
Своих честных рассказов тома!
* * *
Раиса Мельникова
Однажды мне повезло, я в Лавке при Союзе писателей города Курска купила книгу Евгения Носова «Вечерние стога» .
Замечательные, захватывающие дух рассказы и повесть, о том, как в деревне узнали, что началась война, и как собирались и провожались. (Я вообще не читаю о войне, революции и партизанах, но эту повесть я прочла за одну ночь.
Сказать с восторгом – кощунство, о горе великом повесть. Но великолепное написание и чувства, вызванные этим чудом, живут во мне, по сей день.
И к моему великому позору и стыду, я только тогда узнала, что есть такой писатель – Евгений Носов, живущий, совсем рядом, но ушедший очень далеко от простых смертных, величием своего писательского таланта. Это волшебник Слова. Тогда я написала ему посвящение:
...И к мурашу, и к грязи непролазной.
Здесь русская бушует в слове кровь!
...Ты не считаешь Родину несчастной.
А я расту от Ваших росных слов,
От овсяницы, ивицы кудлатой.
Мне повезло – живу я средь стихов,
И, нищая, я становлюсь богатой.
Спасибо Вам, что есть Вы на земле,
Что мой земляк Вы – радуюсь особо,
Что с Вами я живу в одной стране,
Что русская на наших душах проба.
Он был в то время болен и я постеснялась его побеспокоить, хотя Сережа Бабкин обещал договориться и меня к нему проводить. Теперь я жалею об этом, перечитала всё, что нашла о Великом Евгении Носове – воине, Герое, Писателе. И удивилась, тому, что он, находясь на Съезде Писателей России, не помню в каком году, ослушался, когда председательствующий предложил встать и в честь ЦК КПСС поаплодировать.
Он единственный сидел. И когда зашикали, он сказал, что болеет.
И ещё, я прочла его интервью, в котором он сожалел о том, что детективы, а не его произведения заполняют полки магазинов и умы читателей.
Вскоре Евгений Носов ушёл в мир иной и в «Известиях» я прочла ровно три строки, сообщающие о его кончине.
«…Было отступивший хмель, когда он сидел у колодца, здесь, в жарко натопленной избе, вновь взыграл тошнотной мутью, и он прикрыл глаза и даже ухватился за край кровати, когда его куда-то повело вкрадчивым, всё убыстряющимся кружевом, будто он сидел на плоско вращающемся колесе.
Мокрые волосы, принёсшие ему облегчение, теперь тепло слипшейся обмазкой неприятно обволакивали голову.
– А я тово… вишь, выпил, - повинился он, когда колесо отпустило его своим вращением.
Он опять помолчал, ожидая, что скажет на это Натаха, но та лишь, оглядела его, смигивая неведомые ему мысли припухлыми веками.
Пьяный я, Наталья… Водку пил, бражку…что попадя.
Дак, куда было деться? Вот погляди…
Касьян неловко кренясь, нагнулся к чулку, поискав бумажку.
– Вот она! Клавка безносая! – усмехнулся он и старательно расправил бумажку на коленке. – Хошь поглядеть? Ранняя дорога, казённый дом…Всё тут прописано. Послезавтра явиться с ложкой и котелком. Ну дак ложка у меня имеется, а котелка нема… Что будем делать?»
« – А мне ещё утром прислали. На, говорит, распишись в получении. Да всё не хотел тебе говорить. Реветь возьмёшься. Не люблю я этого…а ты, вишь, всё одно ревёшь.
– Ох! – отпустила себя Натаха тяжким смиряющим вздохом.
– Али знала уже? Гляжу, курицы порубаны.
– Да что тут знать? – давя всхлип, выговорила она. – Загодя знато.
– Ну, будя реветь. Не один я. Поди из каждого двора..
– Ты – то пойдёшь не один, да ты у нас один.
– Ну, да что толковать? Жил? Жил! Семью, детей нажил? Нажил. Вот они лежат кашееды. Да с тобой третий.
Нажил – стало быть, иди обороняй. А кто ж за тебя станет?»
В июне 11 числа 2002 года умер Евгений Носов, но замечательные произведения его ждут читателей, они живы, и в них живёт душа писателя нашего современника.
* * *
Ларисе Васильевой
Раиса Мельникова
I.
Могла ль я сравниться с тобой,
Познавшею тайны Кремля?
За Кремль я стояла горой,
Когда унижали меня.
…Мой дед по отцу погибал,
Лаврентий Васильич он был.
Спасал он не свой капитал,
Когда на германца ходил.
Отец мой остался юнцом,
Когда дед Лаврентий погиб.
Погиб! И все – дело с концом.
Кого он? – Его кто зашиб?..
Не знает отец ничего,
Страдает мальчонка не раз:
В ночное его – одного,
Лошадок он отчима пас.
Васько дед нам сруб подарил,
Дубовые бревна крепки,
Дом лучшим на хуторе бы,
Где жили одни бедняки.
Но все же нашелся злодей,
Узрел богача среди них:
- Работать так много не смей! –
Заплакал по Хомке родник.
Фома Родионыч – отец
Аксюточки, мамы моей,
Его раскулачил подлец,
Чтоб жить самому посытней.
II.
Раиса Мельникова
I.
Могла ль я сравниться с тобой,
Познавшею тайны Кремля?
За Кремль я стояла горой,
Когда унижали меня.
…Мой дед по отцу погибал,
Лаврентий Васильич он был.
Спасал он не свой капитал,
Когда на германца ходил.
Отец мой остался юнцом,
Когда дед Лаврентий погиб.
Погиб! И все – дело с концом.
Кого он? – Его кто зашиб?..
Не знает отец ничего,
Страдает мальчонка не раз:
В ночное его – одного,
Лошадок он отчима пас.
Васько дед нам сруб подарил,
Дубовые бревна крепки,
Дом лучшим на хуторе бы,
Где жили одни бедняки.
Но все же нашелся злодей,
Узрел богача среди них:
- Работать так много не смей! –
Заплакал по Хомке родник.
Фома Родионыч – отец
Аксюточки, мамы моей,
Его раскулачил подлец,
Чтоб жить самому посытней.
II.
Могла б я сравниться с тобой –
Сравняться никак не могу,
Своею горжусь я судьбой –
Травинкой в огромном стогу.
В морозные вьюжные дни
Наш хутор в сугробах тонул,
Нельзя брать ни ветки, ни пни –
Лесничий сдирал тыщу шкур.
Был холод – не помнила зла,
Был голод – делилась едой.
В Кремле меня мало кто знал,
Не ставили высшим судьей.
Архивы мои – в голове,
Я с детства любила читать.
Жила я в счастливой семье:
Сквозь слезы смеялася мать.
Корова, бычок и кабан,
И курочек несколько штук –
Вот нашей семьи капитал:
Колхозный общественный труд.
III.
Отец мой не зря воевал,
Сапер – он всегда виноват…
…Брат Гена войну повстречал,
Лет – девять, а он уж «комбат».
Пошили ему галифе
Из толстого шерсти-сукна.
А фриц уж на Белой горе,
И свастика четко видна.
Но нет, хватит нам отступать,
Мой хутор стоит на пути,
Я здесь, сестра, брат, моя мать –
Врагу хутор наш не пройти!
Здесь вздыбился тысячный танк,
Катюши палят у ворот,
А в ящиках тыщи гранат,
А в ящиках – тысячи бомб.
Здесь Курская битва-дуга:
Гремучка, Оскол, Поныри.
Краснеют от крови луга,
Здесь тысячи тысяч легли.
Здесь тысячи душ в небесах
И мы не забудем о них…
…Опять Русь стоит на весах.
О ней мы слагаем свой стих.
Отец мой не зря воевал,
Сапер – он всегда виноват…
…Брат Гена войну повстречал,
Лет – девять, а он уж «комбат».
Пошили ему галифе
Из толстого шерсти-сукна.
А фриц уж на Белой горе,
И свастика четко видна.
Но нет, хватит нам отступать,
Мой хутор стоит на пути,
Я здесь, сестра, брат, моя мать –
Врагу хутор наш не пройти!
Здесь вздыбился тысячный танк,
Катюши палят у ворот,
А в ящиках тыщи гранат,
А в ящиках – тысячи бомб.
Здесь Курская битва-дуга:
Гремучка, Оскол, Поныри.
Краснеют от крови луга,
Здесь тысячи тысяч легли.
Здесь тысячи душ в небесах
И мы не забудем о них…
…Опять Русь стоит на весах.
О ней мы слагаем свой стих.
IV.
С тобой я б сравниться могла,
Но я не бываю в Кремле.
Опять над Россиею мгла,
Русь гибнет в бесовском огне.
А рифмы, они, как огонь,
Как пламя – в тебе и во мне…
…Россия поднимется вновь
И будет она на коне.
Раиса Мельникова
Час пробуждения горек до сладости,
Сладок до горечи час.
Сыздавна русские плачут от радости,
Пряча тоску про запас...
Лариса Васильева
Не люблю я Ахматову больше.
...И Цветаеву я не люблю.
У Ларисы Васильевой тоньше
Я льняные узоры найду.
Я найду современности прелесть
И истории нашей шелка,
Я найду в них и страстность и смелость.
...Что другим недоступно пока.
Величавую Русь и свободу,
И любовь, и надежды вуаль.
Не искала в стихах она броду.
...Свой мятеж не бросала "на чай".
И такая в стих вылита нежность!
В них души найострейшая боль!
...Стих Васильевой - жнет неизбежность.
...И зовет, и зовет – за собой.
С тобой я б сравниться могла,
Но я не бываю в Кремле.
Опять над Россиею мгла,
Русь гибнет в бесовском огне.
А рифмы, они, как огонь,
Как пламя – в тебе и во мне…
…Россия поднимется вновь
И будет она на коне.
* * *
У Ларисы Васильевой тоньше я льняные узоры найдуРаиса Мельникова
Час пробуждения горек до сладости,
Сладок до горечи час.
Сыздавна русские плачут от радости,
Пряча тоску про запас...
Лариса Васильева
Не люблю я Ахматову больше.
...И Цветаеву я не люблю.
У Ларисы Васильевой тоньше
Я льняные узоры найду.
Я найду современности прелесть
И истории нашей шелка,
Я найду в них и страстность и смелость.
...Что другим недоступно пока.
Величавую Русь и свободу,
И любовь, и надежды вуаль.
Не искала в стихах она броду.
...Свой мятеж не бросала "на чай".
И такая в стих вылита нежность!
В них души найострейшая боль!
...Стих Васильевой - жнет неизбежность.
...И зовет, и зовет – за собой.
* * *
ФЕДОР АБРАМОВ, ПРОЗАИК ТАКОЙ...
Кушнер А. С.
Федор Абрамов, прозаик такой
Был, да и будет, куда ему деться?
У деревенской и у городской
Прозы в те годы и ум был и сердце,
Федор Абрамов, с которым знаком
Шапочно был я, уж очень колючий
И своенравный, сказал мне, зрачком
Острым сверкая, что он — подкаблучник.
— Не удивляйтесь, — добавил, — и все
Мы подкаблучники, если мужчина
Стоит чего-то, он женской грозе
Лучше уступит, и только дубина,
Только паршивец своей головы
Не преклонит и поступит, как хочет. –
И посмотрел на меня: Вот и вы
Тоже уступчивы. Или не очень?
Владимир Чибриков
Нет, не в Армении где-то,
А рядом с Высоцким В.С.
Схоронена Шагинян Мариэтта-
Подруга больших поэтесс.
Мари. Мариэтта та самая,
Что оставила яркий след,
Автор "Семьи Ульяновых"
И конечно романа "Месс Менд".
Когда выступал Маяковский
Сотрясая собой весь зал,
Откинув назад свои волосы,
Огонь разжигал в ней азарт.
Когда яблоком падал Есенин
К чьим-то внизу там ногам,
Для неё было высшим - Ленин!
А встретились все они там,
На Ваганьково, где колумбарий,
Где священник молитву творит,
Где торгуют цветами армяне
И крест Мариэтте стоит.
Кушнер А. С.
Федор Абрамов, прозаик такой
Был, да и будет, куда ему деться?
У деревенской и у городской
Прозы в те годы и ум был и сердце,
Федор Абрамов, с которым знаком
Шапочно был я, уж очень колючий
И своенравный, сказал мне, зрачком
Острым сверкая, что он — подкаблучник.
— Не удивляйтесь, — добавил, — и все
Мы подкаблучники, если мужчина
Стоит чего-то, он женской грозе
Лучше уступит, и только дубина,
Только паршивец своей головы
Не преклонит и поступит, как хочет. –
И посмотрел на меня: Вот и вы
Тоже уступчивы. Или не очень?
* * *
В Верколе
Стихотворение навеяно посещением
родной деревни Ф.Абрамова Верколы
Смешно стремленье
к цели золотой:
Одно пустопорожнее волненье.
И только в жизни
истинно простой
Душа найдёт желанное забвенье.
Да, здесь дожди - стеною -
по полям,
Раскосый месяц -
звёздною дорогой...
А в сердце прописавшийся бедлам,
И ставшая привычною тревога,
И высохшая влага на весле,
Заброшенном на дно
лодчонки утлой,
Гнетут к давно
не паханной земле...
Но вновь войдёт
походкой твёрдой утро
В мой дом. И мыслей
смутных хоровод
От ветра-непоседы разорвётся,
И вдаль поманит дел круговорот,
И выглянет, согреет душу солнце.
И пусть туманы тянутся с реки,
Пусть день грядущий
зыбок и неверен -
В избе моей цветут половики
Назло всем временам
и всем потерям.
родной деревни Ф.Абрамова Верколы
Смешно стремленье
к цели золотой:
Одно пустопорожнее волненье.
И только в жизни
истинно простой
Душа найдёт желанное забвенье.
Да, здесь дожди - стеною -
по полям,
Раскосый месяц -
звёздною дорогой...
А в сердце прописавшийся бедлам,
И ставшая привычною тревога,
И высохшая влага на весле,
Заброшенном на дно
лодчонки утлой,
Гнетут к давно
не паханной земле...
Но вновь войдёт
походкой твёрдой утро
В мой дом. И мыслей
смутных хоровод
От ветра-непоседы разорвётся,
И вдаль поманит дел круговорот,
И выглянет, согреет душу солнце.
И пусть туманы тянутся с реки,
Пусть день грядущий
зыбок и неверен -
В избе моей цветут половики
Назло всем временам
и всем потерям.
* * *
МариэттаВладимир Чибриков
Нет, не в Армении где-то,
А рядом с Высоцким В.С.
Схоронена Шагинян Мариэтта-
Подруга больших поэтесс.
Мари. Мариэтта та самая,
Что оставила яркий след,
Автор "Семьи Ульяновых"
И конечно романа "Месс Менд".
Когда выступал Маяковский
Сотрясая собой весь зал,
Откинув назад свои волосы,
Огонь разжигал в ней азарт.
Когда яблоком падал Есенин
К чьим-то внизу там ногам,
Для неё было высшим - Ленин!
А встретились все они там,
На Ваганьково, где колумбарий,
Где священник молитву творит,
Где торгуют цветами армяне
И крест Мариэтте стоит.
* * *
Дозорцев Владлен
ИЗ ДУБУЛТЫ
Мариэтта Сергевна, когда уставала от вздора,
Просто вынимала из уха слуховой аппарат.
Аппарат был последним участником спора.
И спор заканчивался в аккурат.
Кто-то еще что-то кричал, приближаясь к выводу.
Но она уже извлекала волос из бороды.
Заодно извлекая выгоду
Из собственной глухоты.
На Майорском рынке я выбирал ей крупную ягоду.
Она ее пробовала, цену столбя,
Похожая на старую горбатую ябеду.
Но ябедничала, в основном, на себя.
По дороге в Дубулты она рвала букет из крапивы,
Не обжигаясь, хотя это был не люпин.
Она говорила: я была не из красивых.
Она говорила: Блок меня не любил.
Слуховой аппарат шел отдельно в ее кошелке –
Ей не важен был никакой ответ.
Все ответы ей стояли на книжной полке
Без малого сто лет.
Иногда она бегала по пляжу. Тоже без улитки в ухе.
Аппарат отдыхал на столе, как вопросительный знак.
Потому что перебои в собственном сердечном стуке
Она хорошо слышала и так.
Это был никакой не бег, конечно,
А нечто вроде рапида спортивной ходьбы,
Когда человеческие конечности
Уже отстают от судьбы.
Владимир Чибриков
Она стала советскою Библией-
"Как закалялась сталь".
С ней мы в атаках гибли,
С нею ты в ВУЗ поступал.
Горели огнём страницы,
Когда ты её читал
И врывался отряд в станицу,
Которую взвод твой брал.
Свято ты верил в уроки,
В те, что в ней постигал.
И закалялись геологи,-
Как закалялась сталь!
С нею, браток, по-геройски,
Сломав притяженье земли,
Гагарин ворвался в космос
И увидел шарик Земли.
"Какой же он сверху маленький",-
Только он и сказал...
А на шею цветочком аленьким
Галстук тебе повязал
Седой ветеран с огромным
Взором глядящим вдаль,
Бивший врагов под Берлином
С книгой "Как закалялась сталь".
Чему ж удивлялись немцы.
Ведь во всём подражали ему -
Юные молодогвардейцы -
Павке Корчагину!
Была она вашей Библией.
Забыли теперь, а жаль,
Пулей насквозь пробитую
"Как закалялась сталь"!
ИЗ ДУБУЛТЫ
Мариэтта Сергевна, когда уставала от вздора,
Просто вынимала из уха слуховой аппарат.
Аппарат был последним участником спора.
И спор заканчивался в аккурат.
Кто-то еще что-то кричал, приближаясь к выводу.
Но она уже извлекала волос из бороды.
Заодно извлекая выгоду
Из собственной глухоты.
На Майорском рынке я выбирал ей крупную ягоду.
Она ее пробовала, цену столбя,
Похожая на старую горбатую ябеду.
Но ябедничала, в основном, на себя.
По дороге в Дубулты она рвала букет из крапивы,
Не обжигаясь, хотя это был не люпин.
Она говорила: я была не из красивых.
Она говорила: Блок меня не любил.
Слуховой аппарат шел отдельно в ее кошелке –
Ей не важен был никакой ответ.
Все ответы ей стояли на книжной полке
Без малого сто лет.
Иногда она бегала по пляжу. Тоже без улитки в ухе.
Аппарат отдыхал на столе, как вопросительный знак.
Потому что перебои в собственном сердечном стуке
Она хорошо слышала и так.
Это был никакой не бег, конечно,
А нечто вроде рапида спортивной ходьбы,
Когда человеческие конечности
Уже отстают от судьбы.
* * *
Советская БиблияВладимир Чибриков
Она стала советскою Библией-
"Как закалялась сталь".
С ней мы в атаках гибли,
С нею ты в ВУЗ поступал.
Горели огнём страницы,
Когда ты её читал
И врывался отряд в станицу,
Которую взвод твой брал.
Свято ты верил в уроки,
В те, что в ней постигал.
И закалялись геологи,-
Как закалялась сталь!
С нею, браток, по-геройски,
Сломав притяженье земли,
Гагарин ворвался в космос
И увидел шарик Земли.
"Какой же он сверху маленький",-
Только он и сказал...
А на шею цветочком аленьким
Галстук тебе повязал
Седой ветеран с огромным
Взором глядящим вдаль,
Бивший врагов под Берлином
С книгой "Как закалялась сталь".
Чему ж удивлялись немцы.
Ведь во всём подражали ему -
Юные молодогвардейцы -
Павке Корчагину!
Была она вашей Библией.
Забыли теперь, а жаль,
Пулей насквозь пробитую
"Как закалялась сталь"!
* * *
Сталь Павки Корчагина
Владимир Чибриков
Валентине Ивановне Еланской
В детстве бабушка мне говорила,
Чуть не читая мораль:
-Ну-ка, на - почитай, мой милый,
Книгу "Как закалялась сталь".
Я книжку в бордовой обложке
Открывал и вертел и листал,
Но хоть на рельсы бросьте.
Никогда я её не читал.
Она мне казалась скучной.
Плоской до сухости, до белены.
Но когда я садился за ужин
И поедал со сметаной блины,
Смотрел с удовольствием даже
По этой книге кино:
Как Павка Корчагин скачет-
Во весь телевизор лицо.
И как работал кайлом он
В землю врубаясь зло.
А после Василия Ланового
Конкин сменил в кино.
Столько лет пролетело по рельсам,
Бабушки нет давно.
Но не выкинешь слова из песни:
Не прочёл я роман всё равно.
И задумался, когда вырос,
Ах, Павка Корчагин, зачем
Сам себя изнутри ты выгрыз,
Сам себя искалечил зачем?
И на больничной койке лёжа,
Обездвижен, ронял карнадаш,
Чтоб Николай Островский
не влепил себе пулю меж глаз.
На таких вот держалось время.
твёрдыми став, как сталь,
Сами себя не жалея,
Каждый в атаку встал
И в сиренью цветущем мае
Воткнули, как будто штык,
Над куполом красное знамя,
Где Павки светился лик!
По сути роман Н.Островского "Как закалялась сталь" для поколения 30 - 80 годов был не просто настольной книгой, но и советской библией. А его герой Павел Корчагин что-то вроде Иисуса Христа отдавшего себя на алтарь революции за счастье других.Самоистязание, самобичевание, доходящие до самосадизма, всё это привело Павку к смертному одру - к кресту.Впрочем, как и самого писателя.
Рейн Е. Б.
Покойся, покойся
в парижском холме.
Не бойся, не бойся —
ты снова в тюрьме.
Опять будет пайка,
и шмон, и обход.
И все-таки знай-ка,
мой друг, наперед.
Тюрьма не без срока,
и время придет,
и кто-то высоко
вдали запоет:
“С вещами, с вещами...”
Кто двери открыл,
у тех за плечами
сияние крыл.
Борис Рубцов
Летом Господнем
Ивана Шмелёва*
Мир живописен,
Вкуса мир полон
И цвета, и запаха,
Мир и ребёнку открытый,
И взрослому.
Веровать хочется
Истово,
Веровать хочется
В Главное!
Только
В ушедшем осталось
Пасхальное,
Только
В ушедшем таится
Заветное,
Ныне и присно
Остался я брошенным
Червем,
Как камнем
Придавленным
Мукой сомнений...
Киселев Василий Иванович
1. Мечты Матери 1921г.
...Война!.. На просторах России -
И холод, и голод, и тиф...
Актриса Мина Овчинская
Глядит сквозь снегов конфетти.
И - взор отрешён её, странен,
Поёт она, пряжу прядёт...
Ей чудятся тёплые страны,
Где счастье она обретёт...
А здесь - брат угрохает братца!
Разруха... Пожары... Дым...
- Сыночек!.. Поедем во Францию! -
Там сбудутся наши мечты!..
Я знаю : талант - вне барьеров!
А здесь - ад!.. Пепелище сёл...
Там ждёт тебя,сыночек, - карьера!
- Да, мама... Я сделаю всё..."
А после, отложив вязанье,
(Приедет Ванюша - оценит!)
- Ты будешь Великим Писателем!
А я - танцевать на сцене!..
Писателем!.. И дипломатом,
Которому равных нет!
Простужена я, слабовата,
Но скоро простынет след
Отсюда... Как только поправлюсь -
Уедем с тобою в Париж!..
(Мне "Бис!" там кричали, "Браво!",
Поклонник цветы дарил).
Когда это было?.. Недавно!
А кажется - 200 лет!..
Чу!.. Ветер ли хлопает ставней?..
Ванюша приехал ли?..
Нет...
(Ванюша!.. Ванюша!.. Ванюша!.. -
Души моей сладкая боль...)
- Сыночек!.. Нам нечего кушать,
Пойду, раздобуду фасоль.
- Уедем, уедем!.. Версаль там! -
И голос растает в морозе:
"Ты будешь Великим писателем!..
Посланником! Орденоносцем!.."
2. Пятьсот писем к cыну. 1941г.
Мина Овчинская мажет висок
Мазью... И пишет, но это не триллер -
Письма к сыночку! Всего их - 500.
Конверты,как птицы, летят в эскадрилью...
Нина Овчинская очень больна.
(Только вот Ромочке знать-то не надо...)
...Где-то гремит, полыхает война,
Немцы уже у ворот Ленинграда.
Мина Овчинская смотрит в окно:
Ветер рвёт листья, швыряет их оземь.
...Вот и кончается жизнь,словно осень,
Белые саваны выткал Покров...
Мина Овчинская скоро умрёт.
Думы её - застарелы, пожухлы...
Мнится: Приедет Ванюша Мозжухин,
Ясною зорькой, златым сентябрём!..
Каплет слеза... И, гуляя в низинах,
Ветер мольбу её вдаль унесёт.
...Где-то далёко - любовь и Россия,
Сердце заплачет дождям в унисон.
Время тягуче - ну прямо песок!..
Мина устала, но всё таки пишет -
Письма к сыночку... Всего их - 500.
...В снах её - май и цветение вишен.
3. Монолог пилота Ланже. 1943г.
- Роман! Я - ослеп! Мы подбиты! Горим!
Садись за штурмвал! Ты ранен? Да что ты!..
Полей-ка свинцом это стадо горилл!
Сравняй-ка с землёй их бетонные доты!
Роман - вся надежда моя на тебя!
Отставить мандраж - воякам не личит!..
...А правда, среди наших бравых ребят,
"Писатель!"- тебя уважительно кличут?..
Браток!.. Я прошу: дотяни! Дотяни!
Штурмвал - понежней! Летун - не возница!
Закончить в плену свои светлые дни? -
Такое мне, брат, и в кошмарах не снится!
Роман!..Был на юге? У нас - виноград!..
О, в ягодке каждой красуется солнце!
Устрой-ка гориллам второй Сталинград!
Свинцом фаршируй! Хорошо пропесочь их!..
Глянь: Птицы летят умирать в Перу...
А нам жить и жить! Мы вовсе не птицы!..
...Я в каждый полёт фото мамы беру! -
Да так же как ты!.. Мы должны возвратиться!
Вот, Рома,держи: я дарю тебе кортик! -
Ты хоть и писатель, а парень что надо,
Свой китель дырявь: нам корячиться орден!
Мы живы!.. А это, брат, - чудо! Награда!..
4.Лесли Бланч. 1945г.
...Воздух Победы пропитан надеждой,
В сердце - и радость, и плач,
А над Парижом в белых одеждах -
Вишни!.. Я жду свою Бланч.
Вечер... Курю. И хожу кругами.
Птицам скормлю калач...
Где же ты, где ж, моя дорогая,
Леди любимая - Бланч?..
Вот небеса уже в звёздных нарядах ,
В парке играют блюз...
Лесли!.. Ты - Свет мой в ночи непроглядной,
Как я тебя люблю!..
...А над рекою - пали туманы,
Волны пустились вскачь.
Как же ты - очень! - похожа на маму, -
Даже улыбкою, Бланч!..
Лесли! Сюда!.. Неужель не заметит?..
Легкая - как одуван!..
..."Мы за любимых своих в ответе!" -
Так говорил Антуан.
С чёрною сумочкой, в платьице белом,
Волос - от солнца! - ржаной.
- Лесли!.. Простите, что был несмелым...
Будьте моей женой!..
5. Я - дипломат. 1948г.
Я - дипломат. Представляю родимую Францию
Во всех уголках, и даже - в Бисау"!
Но прежде всего, я, конечно,- писатель!
Труд мой сродни каторжанскому, братцы!..
Я - дипломат... Разъезжаю по свету.
Сегодня - в Алжире, а завтра - в Боливии.
Фужеры фуршетов... - "Месье, Вам налили?.."
Приёмы и рауты. Жарища и ветер.
Я - дипломат, как хотела ты, мама!..
Земля Женевьевы - да пусть будет пухом!..
...А в снах моих: - "В штопор!" Снаряды и пули...
- "Давай-ка на "бреющем!" - топлива мало!.."
Я дипломат. Костюмчик английского кроя -
Денди, пижон, но с сердцем солдата.
...Помню, Де Голль, говорил мне когда-то:
- Все мы вояки - братья по крови!..
Я дипломат... Клерк. Чинуша из детских страшилок.
Сургуч шоколадный ложится кондовой пломбой.
...Пишу по ночам. Говорит друг: "Неплохо!.."
Обещаньем рассветным - сердце прошито!
6. "Корни Неба". Гонкуровская премия 1956г.
...Вот так сюрприз: отхватил я "Гонкура"!
"Корни" мои - глянулись небу!
Плачьте, шарманки, рыдайте, бандуры!
Мы куролесим с "Нормандией - Неман"!
Что, летуны? - Давайте по-полной!
Я расскажу, как садился "вслепую"!..
...Это сейчас - лаурьятно ликую ,
Ну, а тогда было страшно и больно!
Но - Слава Богу! - кончаются войны!
- Однополчане - до дна!.. За Победу!
Радость в душе, словно тёплые волны!
...Жаль, моя мама не видит всё это.
Пусть на виски - пали белые снеги,
Горечь бессониц давлеет ночами -
Всё ерунда!.. "Нормандия - Неман"
Духом юна, как будто в начале!..
Да!.. Всё сбылось, как пророчила мама:
Стал я писателем и лаурьятом...
- Хлещут зенитки!.. Я весь - как в тумане!
Думал - каюк, но Ланже-то был рядом!..
Взять стопари!.. И - на воздух! Закурим!
Быль - сквозь года - так похожа на небыль.
...Вот так сюрприз: отхватил я "Гонкура"!..
"Корни" мои глянулись небу!..
7. Джин Сиберг. 1961г.
...А в Голливуде - засилье актрис и машин,
А в Голливуде - приятные, в общем-то, люди...
Что мне актрисы?.. Я вижу одну лишь Джин!.. -
Лучше д,Арк - небыло!.. Да и не будет!
Джин!.. Лебединая песня души!
Хрупкий подснежник! Наследница викингов!..
...Все героини мои - это Джин!
К чёрту мне - рауты! К дьяволу - брифинги!
Чаплин - комедии Бог, хохотун,
Скажет: - "Ты пьесу ей напиши!.."
Да!.. Здесь романы мои в ходу!
Каждый - признание Джин!
Джин - уникальна!.. Ей нету цены!
Жаль, что я раньше был незнаком!
- Скоро поедем в Париж и в Венецию!..
Прочь от "друзей", их злых языков.
Люди привыкли бельё ворошить,
Сплетни - их главный промысел.
...Грязь не пристанет к груди моей Джин, -
Выше она домыслов!..
Джин!.. Средь полей колосящейся ржи,
Рву васильки я. Растут у обочин...
Скромный букетик - тебе, моя Джин!
В Город Любви - я с тобою, попутчик!..
8."Чёрные пантеры"1969г.
Как шипенье кобры! - слышен шелест шин,
Ты придешь под утро: "Муж! Встречай потерю!.."
Меж тобой и мною - плещет Море Лжи,
Меж тобой и мною - "Черные пантеры".
Потерял покой я, аппетит и сон.
С пьяною улыбкой куришь ты манерно.
Меж тобой и мною - злых размолвок сонм,
Меж тобой и мною - "Чёрные пантеры".
Вспомню я некстати: Переправу. Днепр.
Дрездена бомбёжки... Полный крах в Арденнах...
Меж тобой и мною - пепел светлых дней,
Меж тобой и мною - "Чёрные пантеры".
- Кто тебе браслетик, милая, купил?..
Ты, трясясь в истерике, зарыдаешь громко.
...Неужель когда-то я тебя любил?..
Помнишь,как мечтали: "Вместе!.. И - до гроба!.."
Мне декабрь пророчит много горьких бед,
Заштрихует вьюга твой портрет фанерный.
...Меж тобой и мною - нечего уж нет,
Всё у нас отняли "Чёрные пантеры".
9. Рождение Эмиля Ажара. 1974г.
...Я - исписался. Не нужен... И вышел в тираж...
Я постарел , - другие теперь на Парнасе.
Я старомоден, - вне Времени!- чужд мне кураж,
Лист цвета охры вальсируя, падает наземь...
Я - тот же лист!.. Увяданье осенней красы!..
Смерть в моих сейфах углы все обшарит.
Выход один: созданье Ажара!
Парень мне нравиться, прям-таки сын!..
...Рукопись - почтой!.. Посылочка, please, - "Галлимар"!
Мой "Толстячок" - вам похлеще теракта!
- Я его знаю!.. Он любовник мисс Март!
Как он красив!.. А в постели - Геракл!..
Я - хохочу! По ночам - валидол, аспирин...
В небо багровое тихо молю: "Аминь!"
...Кто я?.. Роман?.. Синибальди?.. Эмиль?..
Шатан Богат? - поди разбери!..
Завтра поеду в горы, к своим эдельвейсам,
Но от себя всё ж навряд ли смогу убежать...
И на последнем дыханье - родиться Ажар! -
Вновь я обставил Судьбу!..Гуляю и пью,хоть залейся!..
Племяш мой , ПавлОвич - вот истинный друг!..
Лихо обставили мы критиканов!
...Я стою, одинокий, на осеннем ветру,
И любуюсь листвой,что пляшет канканы.
...Мистификация - вот мой кумир!
(На псевдонимы - не хватит табличек!)
...Нет, не Ромен я, теперь я - Эмиль!
"Тысячеликий!" - не зря меня кличут!..
10. Купальная шапочка Ромена Гари. 2 декабря 1980г.
- Роман! Я - ослеп! Мы подбиты... Горим!.. -
Да не смотри ты так дикошаро!.."
Купальная шапочка Ромена Гари -
Холодный расчет Эмиля Ажара...
- Нет, зря ты, сынок, меня укорил!..
Ваня Мозжухин!..Едет твой батя!..
Купальная шапочка Ромена Гари -
Придумка весёлая Синибальди...
- О, сколько ты радости мне подарил!..
Свет твой в душе вовек не погаснет!..
Купальная шапочка Ромена Гари -
Голодное детство Ромочки Касева.
- Сынок, заболел?.. Дай яблок, старик!..
Тифом пропитаны веси России.
Купальная шапочка Ромена Гари -
Задорно смеётся в Венеции Сиберг.
- За что мне ТАКОЕ?.. Что я натворил?..
Судьбу обманул?.. Иль Господа высмеял?..
Купальная шапочка Ромена Гари -
Могильная тьма последнего выстрела...
- Мама!.. Я столько вершин покорил!..-
Шёл неустанно в жару и туманах...
...Купальная шапочка Ромена Гари -
Ветер листает страницы романов.
Владимир Чибриков
Я читаю Ромена Гари.
Нет, прости, я его не читаю,
Просто пришли вот такие стихи
И я их тебе сочиняю.
О том, что есть остров любви,
Где двоим хорошо и не тесно,
Что где-то писатель Гари
Открытый для нас Евтушенко.
И где-то бегут поезда,
Увозя и мечты и страданья
Почти что до края земли,
Которому нету названья.
А может Ромена Гари
Читал, но забыл я об этом.
А иначе зачем же стихи
Написал вот сейчас за обедом?..
Эрнст Саприцкий
В шестнадцать лет был арестован,
Что круто даже для тех лет,
Но он был смел, он был раскован
И получил свои пять лет.
Мы все сидели понемногу,
Как Пушкин ныне бы сказал,
Советской власти, слава Богу,
Никто сажать нас не мешал.
Потом, потом война была,
Которая его спасла.
На той войне он не погиб
И стал в дальнейшем знаменит.
И прожил он довольно много,
И умер он в своей постели…
Другие, с этого же года,
На той войне не уцелели.
Но в этом он не виноват –
Так, к счастью, вышло,
И как в народе говорят;
Судьба, как дышло,
Но управляет ею Бог,
Который милостив иль строг?…
Владимиру Алексеевичу Солоухину
1924-1997
Вполне обычное лицо,
Настороженный взгляд,
Непроницаемо оно,
Не каждому он рад.
Характер и печать таланта
Я, тем не менее, прочел,
И трудолюбие Атланта
В его творениях нашел.
---
За один венок сонетов
Орден следует поэту,
Даже если он не мил.
Он – поэт, сомнений нету,
Высоту ту покорил.
Мы одну с ним любим землю –
Край Владимирский и мой,
За одно это приемлю
Я рассказ его живой.
Валерий ЛЕБЕДИНСКИЙ
…Потом Твардовский даже пожалел,
Что Маркова заметил Алексея,
Когда восход лишь только заалел
И горизонт струился, розовея;
Когда пока неяркие лучи
Бог весть какую подогрели веру.
Ах, огонёк предутренней свечи,
Виток надежд, взлетевших в стратосферу!
Увы, Твардовский больше не был рад,
Что в массе пёстрых выделил студента:
Стал вялым слог,
Расхлябан строй рулад, —
Да мало ли грехов с того момента!
Таков был Марков. Слабо засветив,
Подав надежду и её развея,
Он проявлял свой тусклый негатив,
Нелицедейство ямба и хорея.
А тут ещё… кукушкин этот глас —
Слушок в стенах их певчего союза…
Ну, дьявол с ним, не стоит тратить фраз,
Однако тяжко от дурного груза.
А хоть и тихо, среди гнёзд, тайком
Кукушкин глас вещал о нехорошем:
Мол, зря замечен крупным вожаком
И в небо им негаданно подброшен.
Но тут уже пришло немало благ —
Монет, и женщин, и вина на даче…
Зачем гореть? Пока не стёрся лак,
Он будет жить вот так, а не иначе.
Рахель. Тяжёлый песок
Валерий Пайков
Не приснилось ли: немцы и гетто,
и душа, от бессилья, в узде...
Потемнела текстура багета,
стали краски бледней на холсте.
Посмотрела впервые - замолкла:
на лице словно горя удел.
Тот приезжий художник, заморский,
твой грядущий исход разглядел,
путь твой тяжкий...
Забор из колючки,
как пощёчины, окрики "Schnell!".
Ничего не изменится к лучшему -
ты теперь это знаешь, Рахель.
Ты теперь это видишь без глянца -
шестигранник не спрячешь в горсти.
Хоть и вышла ты за иностранца,
он тебя не сумеет спасти,
даже приняв вселенские муки
ради вашей великой любви.
Ты в последнем сжигающем круге,
а за кругом убийцы твои.
Ты сейчас, как на давнем портрете.
Почему не сожгла - отдала?
Меж домами могильщиком ветер,
а во рву всё тела и тела...
Вечный путь наш: забор из колючки,
дальше - смерть, словно высшая цель.
Ничего не изменится к лучшему.
Неужели, ты знала, Рахель?
Юрий Арустамов
Все пред Божьим судом предстанем,
адвокатов там, видимо, нет.
И не выручит нас Приставкин -
он за тучкой уходит вслед
Завершилась больничная ночь,
с нею жизнь завершается тоже.
Стольким людям он смог помочь!
А сейчас кто ему поможет?
Но сияют кавказские краски, и
он идет на вершину свою,
застолбив себе место в классике,
заодно - и место в Раю.
Михаил Анищенко-Шелехметский
Протекла над нами крыша,
День растаял, словно крик…
И сказал рязанский Кришна,
Миром мазанный старик:
«Вот мы плачем, завываем,
Молча гнемся от утрат…
Но друг друга убиваем,
Десять тысяч лет подряд»
Посмотрел на небо строго,
Улыбнулся мне из тьмы:
«Убиваем, словно Бога
Выпускаем из тюрьмы».
Выпил водки он. Грибами
Закусил. Над миром встал.
И железными зубами
Надо мною скрежетал.
Проходил огонь по харе,
Мир корежился в огне…
Я шептал, что я бухарик,
И что Бога нет во мне
Я дрожал и заикался,
Откровенничал и врал…
Он смотрел и улыбался,
Словно бритвою играл.
Леонид Юдников
Воздвиженья Креста Господня
Собор у озера стоит,
В округе краше нет сегодня -
Хрестоматийный русский вид.
И, чтобы там не говорили
Про наш озерный дикий край,
Здесь жил мальчишкою Гаврилин,
На струнах дождика играл.
И здесь над Кубенским привольем,
Где расчудесные места,
Он с этой красотой невольно
Любовь к Отечеству впитал.
И став потом большим маэстро,
Мир музыкальный покорив,
Деревню вспоминал и местность,
Где с пацанами до зари
Он слушал музыку рассвета
С весенней песней соловья.
Из детства память сердца эта,
Она у каждого своя.
И мне легко сейчас представить,
Как в музыку его влилась
Грусть улетевшей к югу стаи
Или весенней ночи страсть…
Своею «Русскою тетрадью»
Впервые покорив сердца,
Как Шостакович, в Ленинграде
Творил и жил там до конца.
В сюитах, операх, балетах,
Сонатах, песнях и хорах
Мелодии любви пропеты,
За совеcть спеты, не за страх!
Воздвиженья Креста Господня
Собор у озера стоит,
В округе краше нет сегодня, -
Хрестоматийный русский вид.
Юрий Михайлович Агеев
Я к тем, кто тратит время зря:
не тратьте втуне!
Для вас ночей не спал, творя,
Борис Акунин.
Не отдавайте век муре!
Готов поспорить,
что лучше Холмса и Мегрэ
его Фандорин.
Читайте, времени в обрез, -
куда глазели? -
чтоб мир внезапно не исчез
от азазели.
Спасётся тот лишь, кто искал
мысль средь извилин.
Я поднимаю свой бокал
за Чхартишвили!
Собралось много на лужок, -
приход, однако.
Читай Акунина, дружок,
а я - Бальзака.
Владимир Сорочкин
Отзвуки попранной славы.
Боль позабытой любви…
Родина, горькие травы –
Разве они не твои?..
Разве, хрипя на коленях,
Ты растеряла, терпя,
Память о тех поколеньях,
Что поднимали тебя?..
Родина, милая, если
Ты не настолько слаба,
Встань, чтоб навек не исчезли
Имя твоё и судьба!
Видишь: разбужен толпою
Татей, пошедших вразнос,
Крылья крестом над тобою
Огненный ангел вознёс.
"Горькие травы", "Имя твоё", "Судьба", "Огненный ангел" - книги П.Л. Проскурина
Вечер у Клэр
Димитрий Кузнецов
Рядовой парижский ужин:
Свечи, кофе и эклер –
Никому уже не нужен
Тихим вечером у Клэр.
Нет загадочного блеска
В бесконечной глубине...
Свечи, стол и занавеска,
Занавеска на окне...
Да... и женщина осталась
В занавешенном былом,
Где грустилось и мечталось
Двум, сидевшим за столом,
Где так нежно и туманно
Стынет каплей молока
Эмигрантского романа
Безнадежная тоска.
_________________
* Иллюстрация –
автор картины Sophie Griotto (Франция).
"Вечер у Клэр" – роман Гайто Газданова (1903 – 1971),
выдающегося писателя Русского зарубежья.
Порою в клинках деревянных…
Посвящается Владиславу Петровичу Крапивину,
Командору
Порою в клинках деревянных
Твердеет упругая сталь;
Героев, пока безымянных,
Порою находит медаль.
Порою добро побеждает -
Пусть была нелёгкой борьба;
Порою до нас долетает
О помощи чья-то мольба.
Порою непросто бывает,
Порой проливается кровь,
Порою друзья погибают,
И страх появляется вновь.
И нервы порою стальные
Натянуты, словно струна,
Свистят рядом пули шальные -
А, значит, не время для сна!
Звучит боевая тревога,
Уж вынуты с ножен мечи,
И долгая ждёт нас дорога -
Отвага во мраке ночи!
А, значит, не смолкли сраженья,
А, значит, бушует война,
Пронзившая все измеренья,
Потрясшая все времена.
А, значит, на Красной планете
Пришпорили ратных коней,
Ведь все мы сегодня в ответе
За взрослость вчерашних детей!
За твёрдость клинков деревянных
И раннюю столь седину
Тех самых мальчишек румяных,
Что втянуты были в войну.
За то, что мы все проследили -
Глубинное зло, грохочи!
Но конница и эскадрильи
Уходят на битву в ночи...
ДРУЖЕСКОЕ ПОСЛАНИЕ ЧУКОТСКОМУ ПИСАТЕЛЮ ЮРИЮ РЫТХЭУ
Этти, Юрий!
Бога ради
извини, что я — без рангов.
Как живешь ты в Ленинграде
в пятикомнатной яранге?
Верен ли былой отваге,
что, спеша навстречу утру,
гонит строчки по бумаге,
как упряжку через тундру?
Эта адская работа,
что любой другой не лучше,
вам знакома, как охота
нутепельменскому чукче.
Я и сам па «ты» был с нею,
но, набравшись силы мудрой,
перед ней теперь робею,
как когда-то перед тундрой.
Перед ним, слепым, я трушу,
я боюсь его, лихого,
необдуманного слова,
оскверняющего душу.
Я швырял их
в цель и мимо,
по причинам и без оных,
в нелюбимых и любимых,
в незнакомых и знакомых!
И однажды тихо, грубо
(но по злобе — просто сдуру!)
процедил их я сквозь зубы
Эквутагину, каюру.
Я тогда был весь из жести
да инстинктов изначальных.
В каждом слове,
в каждом жесте
проступал во мне начальник.
Радость мне рвала дыханье,
кровь свистела в жарких венах,
опьяняло расстоянье
от Крестов до Уэлена.
А каюр — угрюмый чукча
независимого вида —
в тундру вслушивался чутко,
непонятный, словно идол.
Погонял собак уныло
и в сто первый раз, наверно,
заводил свое;
— Том-чи-ло!..
Эй, Том-чи-ло!.. Та-е-кер-го-о-о!..
Песня била б уши больно,
на зубах снежком хрустела.
И сказал я:
— Ну довольно!
Понимаешь, надоело!
Замолчал он.
Только косо
на меня взглянул и сжался
да от «длинной папиросы»
на привале отказался.
Я забыл, как мелкий случай
без особого старанья
инцидент со старым чукчей,
как не стоящий вниманья.
Но в душевном разговоре
в стенах собственного дома
о каюре вспомнил вскоре
Юрка Сытин из райкома.
И сказал мне Сытин Юра,
вороша шальные кудри,
что весною у каюра
сыновья пропали в тундре.
И добавил, брови хмуря:
— У него их двое было...
Да накрыла, видно, буря
Таекерго и Томчило...
И с тех пор, себя измучив,
но надежд не потерявши,
кличет в тундре старый чукча
сыновей своих пропавших...
Я уснул в ту ночь под утро,
но сквозь форточку, наверно,
доносилось мне из тундры:
— Эй, Том-чи-ло-о-о...
Та-е-кер-го-о-о!..
...Этти, Юрий!
Ради бога,
извини, что я не прямо,
а петляю, как дорога
из Билибино в Нунямо.
Впрочем, где она? На деле —
так, тропинка среди снега,
да и то лишь до набега
неожиданной метели.
Мне известно достоверно,
скоро мы решим проблему,
но бетонкою, наверно,
не закроем эту тему.
Нам и впредь не станет легче,
мы и в будущем друг к другу
пробиваться будем вечно
целиною, через вьюгу.
Целиной непониманья,
через вьюгу самомнений,
по тропинке состраданья,
по веленью убеждений!
Ведь всегда найдется субчик
ярлычок приладить узкий:
мне — «отпетый античукча»,
вам — «заядлый антирусский»!
Оттого-то через сроки,
расстояния и даты
увожу я вас в истоки —
к моим предкам бородатым.
К ним,
задавленным бедою,
дыбой ломанным и плетью,
не смирившимся с судьбою —
умирать голодной смертью;
петуха пускавшим барам —
их именьям и амбарам;
по нужде, а не в охотку
убегавшим на Чукотку!
К ним
с нехитрою худобой,
уходившим в быль, как в небыль,
не за землями — свободой,
не за золотом — за хлебом!
К ним —
измученным ватагам,
вызов бросившим эпохам,
пробивавшим путь бродягам,
мародерам и пройдохам.
Я наследую по праву,
как законный сын России,
и беду ее,
и славу,
и бессилие, и силу.
Я — судья,
И я — ответчик
за казненных униженьем,
за согретых русской печкой,
добротой и уваженьем.
Это я
по доброй воле,
лишь одним стараньем сердца
уберег от страшной доли
наших майя5 и индейцев6.
Это я, собрав проклятья,
впрягшись в тяжкую работу,
за обиды младших братьев
заплатил сполна по счету.
Заплатил российской кровью,
Зимним, Спасском и Берлином,
материнскою любовью,
что лежит в холме могильном.
Оплатил урок свой древний
тем,
что серые, как мыши,
до сих пор в моей деревне
есть соломенные крыши!..
Но опять нас сводят ловко
те посредники без рода,
что всю жизнь грызут морковку
из чужого огорода.
Под шумок глухих оваций
неопознанных халдеев
всходит призрак провокаций,
спекуляций на идее.
И, пугая нас привычно
раскондовой занавеской,
кое-кто уже публично
лупит в груди: — Я советский!
Ну а мы с тобою кто же —
кулаки, купцы, вельможи?
Воровали? Сладко жили?
Плохо Родине служили?
Мы и впредь в одной упряжке,
подсобив в пути друг другу,
пробиваться будем тяжко
целиною, через вьюгу.
Целиной непониманья
через вьюгу самомнений,
по тропинке состраданья,
по веленью убеждений.
Нам плевать на все укусы!
Нам не надо доли лучшей:
мне —
чем быть советским русским,
вам —
чем быть советским чукчей!
Пусть меня светло и трудно,
как солдата на поверке,
окликает горе тундры:
— Эй, Том-чи-ло-о-о!..
Та-е-кер-го-о-о!..
Макаренко Светлана
Послушай, не идет ли дождь,
Что мне в рассветном сне приснился…
И в лете долгом заблудился…
Послушай, не идет ли дождь?
Послушай, не спешит ли дождь
Ко мне в ладони - нежной влагой?…
Потом оттуда – на бумагу,
В рассказ, что, может быть, прочтешь…
Послушай, не идет ли дождь?
Пора ему давно пролиться
И зорям на лугах не спится
И в ветре – ожиданья дрожь…
Послушай: не идет ли дождь,
На травы сыплющий алмазы?
Всей жизни суть – в единой фразе:
«А боль ушла. И новой ждешь….»
Послушай, не идет ли дождь?
И не роняет ль в окна слово,
Что к казне и хвалам – готово?
Послушай, не идет ли дождь?
Послушай, не идет ли дождь,
Что задержался в долгом лете?…
Я допишу лишь на рассвете.
Рассказ. Который - не поймешь.
*«Послушай, не идет ли дождь…» - начальная строка последнего рассказа Ю. Казакова.
Наталья Прохорова
поэт Александр Соколов был убит
в психиатрической больнице
врачами ; реабилитирован как
"политический"
Он погиб на столе "нехорошей" больницы,
Не успевши дожить, долюбить, дописать,
И смотрели одни равнодушные лица,
Продолжая его за стихи осуждать.
"Вы сойдите, Христос, с позолоченной рамы... "
Его разум поднялся в небесные дали,
И из тела душа отлетела, смеясь,
Что свободна она. Звёзды тихо мерцали
И погасли, с опаской на душу косясь.
"...Вы побудьте со мной пять минут до утра..."
Он погиб, как в бою,как Христос на распятье,
И забыть бы хотелось кому-то о нём,
Так как мыслят они о грядущей расплате.
Только раз на земле как поэты живём.
"...Будьте, милый Христос, вместо папы и мамы ..."
Да и мне он никто, не была с ним знакома.,
Ну писал он стихи, неплохие ,причём,
Только помер в казённых стенах, а не дома,
Сердце встало от шока, не пробито ножом.
Дмитрий Викторович Середа
Никто из нас не выбирает время,
Когда родиться, и когда уйти,
Когда бойцу поставить ногу в стремя,
Чтоб встать у супостата на пути
Когда пройти по вспаханному полю,
И щедрою крестьянской рукой
Посеять хлеб, чтоб позже колос полный
Принес достаток людям и покой.
Отцы и деды, что когда – то жили
В кровавые, лихие времена
За наше счастье головы сложили
Оставив этот мир в наследство нам
И потому, от века и до века,
Чтоб в трудный час не изменить себе,
Так важно оставаться человеком
В поступках, в мыслях, в жизни и в судьбе.
Борис Львович Фроенченко
Трава...Деревья...Облака...
Лишь сон...Лишь дней минувших всплески...
И не поднимется рука,
Чтобы откинуть занавески...
Приборы...Трубки...Ворох книг
И стены - выбелены мелом...
И тонны мыслей каждый миг...
Есть голова...Но тело...Тело!!!
Слепец,калека,нищий,вор -
Они живут...Они ведь -люди!
А я - лишь мыслящий прибор...
Лишь мозг под колпаком на блюде...
В ушах гремит набата медь...
Ночные тени щерят пасти...
Я не живу...А умереть?
Не для меня такое счастье...
Как времени неспешен ход -
Что до меня ему до дело???
Безумие... Таков исход
Бессмертья без живого тела!!
Вологодские колокола
Ю. Казакову
В колокольно-березовой Вологде
отдохнув от работы слегка,
мы бродили с товарищем вольные,-
как два истинно вольных стрелка.
После памятной встречи с правительством
в шестьдесят вроде третьем году
удивлялись мы жизни в провинции,
словно ходикам на ходу.
И вошли мы в музей краеведческий
под урчанье пружинных дверей,
где был полный покой человеческий
из-за множества стольких зверей.
Мы глядели на чудные чучела,
на коллекции древних монет,
и всё то, что в столице нас мучило,
постепенно сходило на нет.
Думал я: может быть, искупаются
изверженья вулканные тем,
что полезные ископаемые
собираются кем-то затем.
Может, было не очень-то вежливо,
только нас на последнем шагу
привлекла одинокая вешалка
в пустовавшем стеклянном шкафу.
И старушка, с вязаньем стоявшая,
пояснила, как только могла:
"Здесь писателя нашего - Яшина
фронтовая шинелка была.
Сняли нынче-то. Воля господская,
а три пули шинелку - насквозь.
Свадьбу он описал вологодскую,
да начальству, видать, не пришлось".
И как будто в дерьме искупались мы,
не смотрели мы по сторонам,
и полезные ископаемые
стали вдруг отвратительны нам.
В колокольно-березовой Вологде,
где кольчугой ржавеет река,
шли со взглядами, в землю вогнанными,
два обманчиво вольных стрелка.
Мы взбирались на дряхлые звонницы
и глядели, угрюмо куря,
на предмет утешения вольницы -
запылённые колокола.
Они были все так же опасными.
Мы молчали, темны и тяжки,
и толкали неловкими пальцами
их подвязанные языки.
Валентина Коркина
...Оставлены только
сигнальные фонари на мачтах...
Е. Носов. "И уплывают пароходы,
и остаются берега"
В день безрадостный летний
Сердце болью сожмёт:
Уплывает последний
Ваш земной пароход.
Ах, Евгений Иванович,
Душат горечь и хмарь...
Но Вы сами сказали ведь
Про сигнальный фонарь.
Вот горит он на мачте,
И урчат дизеля...
Виден будет нам, значит,
Добрый свет корабля.
Екатерина Картоева
-Друзья мы, Стасик и Мишутка.
Врунов мы ненавидим жутко!
Нас фантазерами прозвали
За то, что мы насочиняли:
- Могу я море переплыть!
-Могу без головы ходить!
-Меня однажды крокодил,
Как лягушонка проглотил!
-А я могу одной ногой
Автобус раздавить любой!
-Еще придумай небылицу!
-Вчера поймал за хвост жар-птицу.
Ее я в клетку посадил,
А дверцу плотно не закрыл.
Мою оплошность кот узрел
И с аппетитом птицу съел!
-Как жалко! Бедная жар-птица!
Поверил? Это ж небылица!
Тот, кто фантазию стремится,
Не испытав ее полет,
Запереть в клетку, как жар-птицу,
Потом со временем поймет,
Что птица в клетке задохнется
И детство тоже не вернется.
Александр Таймер
Дине Рубиной
Я сам хотел свое прожить,
Но, видимо, напрасно,
Снимал с себя за нитью нить
В театре Карабаса…
Все чаще начал выходить
За раму общей пьесы,
Одна держала только нить –
Ее не перерезать…
И ветер, пьяный кукловод,
Со зла или от скуки
Качает тихо взад, вперед
Над зрителями куклу…
Борис Неменов
ЗА ПРАВДУ БИЛСЯ ОН, КАК МУШКЕТЁР,
СВОЕЮ ШПАГОЙ – ОСТОРЮ СТРОКОЮ,
ГЛАЗА И ДУШИ ИЗБАВЛЯЛ ОТ ШОР
ДУШОЙ, СУДЬБОЙ, ПИСАТЕЛЬСКОЙ РУКОЮ.
ПИСАТЕЛЯ ИЗГНАЛИ ЗА БУГОР,
ВЫДАВЛИВАЯ МАССОЮ СВОЕЮ.
НО БЛАГОРОДСТВО В НАС РАСТЁТ С ТЕХ ПОР,
ИЗ ЗЕРЕН-СЛОВ, ЧТО В ДУШИ ОН ПОСЕЯЛ.
ПРОШЕДШИЙ ЭПОПЕЮ СТАЛИНГРАДА
ОН НАХЛЕБАЛСЯ ГОРЕСТНОГО АДА,
НО, НЕСМОТРЯ НА ЭТО, ЧЕСТЬ СВОЮ
НЕ ПРОДАЛ ОН ЗА МЕДНУЮ МОНЕТУ,
И СЛОВНО ГЕНИАЛЬНЫЕ ПОЭТЫ,
ОН ПАЛ ГЕРОЕМ, КАК СОЛДАТ В БОЮ
С НАЧАЛОМ ВОЙНЫ ОТКАЗЫВАЕТСЯ ОТ БРОНИ И
УХОДИТ НА ФРОНТ. УЧАСТНИК СТАЛИНГРАДСКОЙ БИТВЫ.
В 1947Г ЕГО ПОВЕСТЬ «В ОКОПАХ СТАЛИН-
ГРАДА» ОТМЕЧЕНА СТАЛИНСКОЙ ПРЕМИЕЙ.
В 1954Г ЗА ПОВЕСТЬ “ В РОДНОМ ГОРОДЕ”
(ВЕСЬМА НЕЛИЦЕПРИЯТНАЯ ДЛЯ ВЛАСТЕЙ) БЫЛ ПОДВЕРГНУТ
СУРОВОЙ И НЕСПРАВЕДЛИВОЙ КРИТИКЕ. С ТЕХ ПОР ВСЯ
ЕГО ЛИТЕРАТУРНАЯ И ОБЩЕСТВЕННАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ
ВХОДИТ В КОНФЛИКТ С ВЛАСТЯМИ( ПАМЯТНИК ПОГИБШИМ
В БАБЬЕМ ЯРЕ;ОЧЕРКИ О ПУТЕШЕСТВИ ПО ИТАЛИИ,
АМЕРИКЕ, ФРАНЦИИ).
В 1974Г БЫЛ ВЫНУЖДЕН ВЫЕХАТЬ ИЗ СССР, ОПАСАЯСЬ
ПРЕСЛЕДОВАНИЙ КГБ.
СОТРУДНИЧАЛ С РАДИО «СВОБОДА» И РЯДОМ
ЭМИГРАНТСКИХ ИЗДАНИЙ.
УМЕР В СЕНТЯБРЕ 1987Г В ПАРИЖЕ. ПОХОРОНЕН
НА КЛАДБИЩЕ СЕНТ-ЖЕНЕВЬЕВ-ДЕ-БУА.
Фандорин
Белов Сергей Александрович
Когда один грущу порой,
И на душу ложатся тени.
Приходит супермен, герой
Акунинских произведений.
Вдвоём с ним будет веселей -
Он в приключеньях с головою.
Нет в жизни больше скучных дней,
Опять доволен я собою.
Фандорин помогает мне
Примером в трудную минуту.
Не тонет, не горит в огне -
Герой в любое время суток!
Когда один грущу порой,
И на душу ложатся тени,
Приходит супермен, герой
Акунинских произведений!
* * *
Читая Пелевина
Михаил Рахуно́в
Бог, пифагор души (всё — числа) —
Пелевин нелюдим, неистов;
Он высекает искру смысла
И подымает нас с колен.
И мы, узревшие в секунду,
Что Мир во всем подвластен чуду —
Покорен, как покорен Вуду
Шаманом проклятый бушмен,
Летим сквозь облака сквозные
Туда, где звезды расписные
Добротно встроенные в сны и
Мерцающие вдалеке.
Как хочется, — нет, не проснуться,
Но в облака те окунуться,
Напиться из резного блюдца
Отвара трав на молоке…
И вот мы книгу отложили,
И продолжаем жить, как жили,
Как будто птицы не кружили
Над нами в небе голубом.
Всегда безропотно, искусство
Готово спать, сложить все буйства
На дно всех книг. Как это грустно
Ждать нас, забывшись горьким сном!..
Вопросы: "кто мы есть?", "откуда?",
"В чем жизни смысл?", и "чья причуда?",
"Она наука или чудо?" —
Не разрешаются легко.
Они — мишени пересуда,
Блестят, как мытая посуда,
И, целясь в них, мы все покуда
Лишь попадаем в молоко.
Чапай который год не спит,
Хлебает с кокаином спирт,
А рядом - с пулемётом - Анка.
Из глины этот пулемёт,
Кто понимает - тот поймёт,
А по-над пропастью во ржи
Летит афганская тачанка.
Вожжами правит Фаэтон,
Взорвётся сотня мегатонн,
А вдалеке маячит Разин:
То ли Андрей, то ли Степан...
На облучке - пропавший пан,
Вскипает возмущённый разум.
Пещера, тени, грек Платон,
Танцует осень вальс-бостон...
Но это, впрочем, Розенбаум.
Зато взлетают тиражи,
А если честно, не по лжи,
Пора кончать, пора по бабам.
Годы делу не помеха,
Если праведно оно.
Вы – боец! И Время эхом
Славословит Вас давно.
Мало вас таких горячих,
Светлых, умных и живых
Бог бросает в мир незрячих
Погибать за счастье их!
И как жалко по уходу!
И как хочется обнять
Вас… таких… кто за Свободу
В силах голову отдать!
Правда Ваша, не робея,
Не зачахнет под замком –
Прозвенит у Мавзолея
По-весеннему, как гром!
И давно истлеют в пепел
Вражьи кости и слова.
Только Ваш великий пепел
Захоронят ли едва!
Вы и пеплом к нам придёте,
Наш отличный муж и дед!
Песню жизни пропоёте,
Развернёте стяг Побед!
Развернёте Серп и Молот
В лике Солнца и Луны!
Русский кто, отважно-молод,
Ваши – дочери, сыны!
И тогда продолжим Стену –
Захороним пепел в срок!
А пока: по нашим венам
Гонит кровь и бьётся ток!..
Сообщество Поэзия Русского Мира
Не стало выдающегося Писателя современности, истинного Поэта России - руководителя Ленинградского отделения Союза писателей РСФСР, народного депутата СССР, члена бюро Ленинградского обкома КПСС, Героя Социалистического труда, Ветерана Великой Отечественной Войны, кавалера Ордена Александра Невского и Святого Андрея Первозванного, лауреата двух Ленинских Премий и Премии Президента России - Даниила Гранина...
Человек с Большой Буквы. Который Творил истинно, во имя Народа и Государства. Который служил Великой Стране. Который нашёл в себе мужество не уподобиться антисоветскому "диссидентству", сумев подняться над стадным инстинктом неприязни к Советской Державе и доказать: Писатель и Поэт МОЖЕТ и ДОЛЖЕН служить своей стране, верить во имя процветания народа!
Светлая память Писателю и Человеку...
Безоблачное небо Ленинграда
И горизонт несбывшейся мечты!
Мы верили в единство и отрадой
Расписаны уснувшие мосты...
Вдруг перестанет биться это сердце...
А книга - недописанной главой
Закроет романтическую дверцу
На главной для Страны передовой!
Роман пусть недописан, но наследьем
Моменты вдохновений и мечты!
В них - верою храним свою надежду
Для будущей российской красоты!
Писатель - Патриот особой касты,
Непокорён шаблонною пятой...
Он вечен вне времён и вечной властью
Пребудет в Светлой памяти - Герой.
В небесах облака. Там укрылся Вампилов –
Во Господних селеньях, на райских лугах.
А родная земля – Александра любила,
Не желала никак, чтоб он жил в облаках.
Вот родной Кутулик. Посмотри и послушай:
Над родною землёй свет небесный разлит,
Снег скрипит во дворе,
как скрипит волокуша,
На которой он сено в Алари копнит.
Никуда от сибирских просторов не деться,
Никуда не уйти из родного двора.
Прозвенело, как лето сверкнувшее, детство,
За собою позвали Байкал, Ангара.
Из печали к нему птица Сирин летела,
Мельпомена за пьесою пьесу несла.
А со сцены волна, будто сабля свистела,
Полюбила сперва, а потом предала.
Шквал судьбы налетел,
как стремительный коршун,
Полыхнул из байкальской расщелины свет.
И Вампилов погиб меж грядущим и прошлым,
Будто пал со скалы своих зримых побед.
…Нынче бредит театр извращённой потехой,
Исчезает – тревогу хранящая – мысль.
Но Вампилов сияет не сбитою вехой,
Где высокие русские смыслы сошлись.
* * *
памяти Александра Вампилова
В дымном литкабаке,
где вовсю родиола вопила
гонорар обмывал драматург
неизвестный Вампилов.
А точнее сказать,
А то был лишь авансик, не боле.
Самый первый в Москве.
Из театра Ермоловой что ли?
И кричали: «Виват!»
над сидящим Вампиловым вставши,
два Володи и Коля
– друзья закадычные Саши.
Два Володи и Коля – поэты.
И это не слишком...
И к бармену текли на поднос трояки
из ермоловской скромной кассишки.
И кренились друзья, сходились
со Лионом веселым бокалы,
словно бы разгулялись здесь ветры
днепровские, волжские, ветры Байкала!
Кто там плачет навзрыд?
Кто там в зале истошно хохочет?
Подходи, кто сегодня безденежен,
выпить кто хочет?
Здесь залейся вина.
И ума дармового палаты!
Только так на Руси испокон
гонорар обмывают таланты!
О святая наивность писателей,
их откровений...
Каждый верит, что именно он
этой жизни единственный гений...
Потому и над рюмкой
в чаду сигаретном сопя,
каждый видит и слышит,
и чувствует только себя.
Сколько значит талант?
И попробуй измерь его мерой!
И к бармену летел на поднос
трояков дореформенных веер!
Чтобы всех недомеренных мерою этой
душа была рада
от Максименко Толи до Брухнова Марата.
А хмельной литкабак продолжал
и гудеть и крениться...
Ни к чему ему было, что кто-то
поддатый над мятой тетрадью склонился.
И зазря два Володи и Коля в толпу
неуемную шикали: «Тише...»
словно чувствовали, что их друг в жизни
больше уже никогда ничего не напишет,
что всего через ночь в забайкальские
дали умчит его «Ту»
ко всемирной известности
и в глухоту, в немоту...
То донимает боль в спине,
То барахлит сердчишко…
Держись! Ты дед — по седине,
А по душе — мальчишка.
Давно остыл последний бой
В развалинах рейхстага,
А честь бойца всегда с тобой,
С тобой твоя присяга,
Живи, солдат, пока живой,
Не остывай на марше.
Салют тебе, наш рядовой!
Ура тебе, наш маршал!
Кого бы ни характеризовал, –
Будь то Разумовский иль Бетховен, –
Всегда изображаемый греховен,
И слабостей в нем всяческих завал.
* * *
Я грех свячу тоской.
Мне жалко негодяев —
как Алексей Толстой
и Валентин Катаев.
Мне жаль их пышных дней
и суетной удачи:
их сущность тем бедней,
чем видимость богаче.
Их сок ушел в песок,
чтоб, к веку приспособясь,
за лакомый кусок
отдать талант и совесть.
Их светом стала тьма,
их ладом стала заметь,
но им палач — сама
тревожливая память.
Кто знает, сколько раз,
возвышенность утратив,
в них юность отреклась
от воздуха и братьев.
Как страшно быть шутом
на всенародных сценах —
и вызывать потом
безвинно убиенных.
В них роскошь языка —
натаска водолея —
судила свысока
Платонова Андрея.
(О нем, чей путь тернист,
за чаркою растаяв,
«Какой же он стилист?» —
обмолвился Катаев.)
Мне жаль их все равно.
Вся мера их таланта —
известная давно
словесная баланда.
Им жарко от наград,
но вид у них отечен,
и щеки их горят
от призрачных пощечин.
Безжизненные пни,
разляписто-убоги,
воистину они —
знамение эпохи…
Я слезы лью о двух,
но всем им нет предела,
чей разложился дух
скорей, чем плоть истлела
и умерло Лицо,
себя не узнавая,
под трупною ленцой
льстеца и краснобая.
Виктор Тимофеев
Сердце сжал раскалённый тяжёлый туман.
Не помогут уже ни любовь, ни бесстрашье.
И ушёл без него новых дней караван,
а моряк ошвартован навек – во вчерашнем.
Жизнь его – как единождный рейс штормовой,
где один лишь Господь-Вседержитель –
Работа,
по законам победы над слабым собой,
по заветным уставам российского флота.
…Был в блокаде, в семнадцать – закончил войну,
не мальчишкой – мужчиной, огонь повидавшим.
И того бы хватило на жизнь не одну.
Ведь хватило – за Родину доблестно павшим.
Ну а он продолжал этот рейс штормовой,
и замена нашлась океанским невзгодам:
всероссийская мука, нужда, градобой –
до конца, до последнего дня, до ухода.
От Балтийских валов – до Курильской гряды,
от полуночных вод – до руин Сталинграда
он прошёл – и дорогами флотской страды,
и земными путями средь пыли и смрада.
Ради этого стоило каторжно жить
и, терпя, не стонать, не валяться недужно…
Недруг – реквием думал России сложить,
он ей – оду сложил, сослужил свою службу.
Он остался, упав под тяжёлый туман,
и прощальную песню ветра пробасили.
Но уходит вперёд его книг караван,
вывозя, продолжая, спасая Россию.
Так неужто мужчин не осталось уже,
честь имеющих, видящих русскую долю,
чтоб со шпагой в руке и с Россией в душе
поддержать её участь судьбой молодою?
Где вы, юнги России, удалый народ?
Новый шторм начался… Впереди – передряги.
Флотоводцы! Матросы! Готовьтесь в поход!
Собирайтесь под славные русские стяги!
От нечестивых отмолчится,
а вопрошающих научит
Илья Григорьевич, мальчишка,
всему великому попутчик.
Ему, как пращуру, пращу бы —
и уши ветром просвистите.
Им век до веточки прощупан,
он — озорник и просветитель.
Чтоб не совела чайка-совесть,
к необычайному готовясь,
чтоб распознать ихтиозавра
в заре светающего завтра.
Седьмой десяток за плечами,
его и жгли и запрещали,
а он, седой, все так же молод —
и ничего ему не могут.
Ему сопутствуют, как видно,
едва лишь путь его начался,
любовь мазил и вундеркиндов
и подозрительность начальства.
Хоть век немало крови попил,
а у жасмина нежен стебель,
и струйки зыблются, и тепел
из трубки высыпанный пепел.
И мудрость хрупкая хранится,
еще не понятая всеми,
в тех разношерстных, чьи страницы
переворачивает время.
И чувство некое шестое
вбирает мира темный трепет.
Он знает более, чем стоит,
и проговариваться дрейфит.
Я все грехи его отрину
и не презрю их по-пустому
за то, что помнит он Марину
и верен свету золотому.
Таимой грустью воспаривши
в своем всезнанье одиноком,
легко ли помнить о Париже
у хмурого Кремля под боком?
Чего не вытерпит бумага!
Но клятвы юности исполнит
угомонившийся бродяга,
мечтатель, Соловей-разбойник.
Сперва поэт, потом прозаик,
неистов, мудр, великолепен,
он собирает и бросает,
с ним говорят Эйнштейн и Ленин.
Он помнит столько погребенных
и, озарен багряным полднем,
до барабанных перепонок
тревогой века переполнен.
Не знаю, верит ли он в Бога,
но я люблю такие лица —
они святы, как синагога.
Мы с ним смогли б договориться.
Никто из нас не выбирает время,
Когда родиться, и когда уйти,
Когда бойцу поставить ногу в стремя,
Чтоб встать у супостата на пути
Когда пройти по вспаханному полю,
И щедрою крестьянской рукой
Посеять хлеб, чтоб позже колос полный
Принес достаток людям и покой.
Отцы и деды, что когда – то жили
В кровавые, лихие времена
За наше счастье головы сложили
Оставив этот мир в наследство нам
И потому, от века и до века,
Чтоб в трудный час не изменить себе,
Так важно оставаться человеком
В поступках, в мыслях, в жизни и в судьбе.
Разбито сердце смельчака,
Владимир Чибриков
Валентине Ивановне Еланской
В детстве бабушка мне говорила,
Чуть не читая мораль:
-Ну-ка, на - почитай, мой милый,
Книгу "Как закалялась сталь".
Я книжку в бордовой обложке
Открывал и вертел и листал,
Но хоть на рельсы бросьте.
Никогда я её не читал.
Она мне казалась скучной.
Плоской до сухости, до белены.
Но когда я садился за ужин
И поедал со сметаной блины,
Смотрел с удовольствием даже
По этой книге кино:
Как Павка Корчагин скачет-
Во весь телевизор лицо.
И как работал кайлом он
В землю врубаясь зло.
А после Василия Ланового
Конкин сменил в кино.
Столько лет пролетело по рельсам,
Бабушки нет давно.
Но не выкинешь слова из песни:
Не прочёл я роман всё равно.
И задумался, когда вырос,
Ах, Павка Корчагин, зачем
Сам себя изнутри ты выгрыз,
Сам себя искалечил зачем?
И на больничной койке лёжа,
Обездвижен, ронял карнадаш,
Чтоб Николай Островский
не влепил себе пулю меж глаз.
На таких вот держалось время.
твёрдыми став, как сталь,
Сами себя не жалея,
Каждый в атаку встал
И в сиренью цветущем мае
Воткнули, как будто штык,
Над куполом красное знамя,
Где Павки светился лик!
По сути роман Н.Островского "Как закалялась сталь" для поколения 30 - 80 годов был не просто настольной книгой, но и советской библией. А его герой Павел Корчагин что-то вроде Иисуса Христа отдавшего себя на алтарь революции за счастье других.Самоистязание, самобичевание, доходящие до самосадизма, всё это привело Павку к смертному одру - к кресту.Впрочем, как и самого писателя.
* * *
ПАМЯТИ АНДРЕЯ СИНЯВСКОГОРейн Е. Б.
Покойся, покойся
в парижском холме.
Не бойся, не бойся —
ты снова в тюрьме.
Опять будет пайка,
и шмон, и обход.
И все-таки знай-ка,
мой друг, наперед.
Тюрьма не без срока,
и время придет,
и кто-то высоко
вдали запоет:
“С вещами, с вещами...”
Кто двери открыл,
у тех за плечами
сияние крыл.
* * *
Читая Лето ГосподнеБорис Рубцов
Летом Господнем
Ивана Шмелёва*
Мир живописен,
Вкуса мир полон
И цвета, и запаха,
Мир и ребёнку открытый,
И взрослому.
Веровать хочется
Истово,
Веровать хочется
В Главное!
Только
В ушедшем осталось
Пасхальное,
Только
В ушедшем таится
Заветное,
Ныне и присно
Остался я брошенным
Червем,
Как камнем
Придавленным
Мукой сомнений...
* * *
Купальная шапочка Ромена ГариКиселев Василий Иванович
Ромен Гари - выдающейся французский писатель
русского происхождения родился 8 мая 1914г.
Он автор свыше трёх десятков книг, переведённых
на многие языки мира, среди которых наиболее
известны, - "Пляска Чингиз-хайма", "Обещание
на рассвете", "Корни неба" и др. Он - участник
Сопротивления, военный летчик, дипломат,
кинематографист - был к тому же незаурядным
мистификатором. Касев, Гари, Эмиль Ажар -
лишь наиболее известные его псевдонимы, а
были ещё и Фоско Синибальди, Шатан Богат и др.
Он прожил жизнь полную невероятных приключений,
совершал экстравагантные поступки, пускался в
различные авантюры.Ромен Гари застрелился
2 декабря 1980г. Он всё предусмотрел. Чтобы
того кто найдёт его тело, не травмировал
вид крови и треснувшего черепа - он надел
купальную шапочку и выстрелил себе в рот из
револьвера небольшого калибра. Прошедший войну,
он знал, как выглядит голова после попадания
в неё пули...
...Война!.. На просторах России -
И холод, и голод, и тиф...
Актриса Мина Овчинская
Глядит сквозь снегов конфетти.
И - взор отрешён её, странен,
Поёт она, пряжу прядёт...
Ей чудятся тёплые страны,
Где счастье она обретёт...
А здесь - брат угрохает братца!
Разруха... Пожары... Дым...
- Сыночек!.. Поедем во Францию! -
Там сбудутся наши мечты!..
Я знаю : талант - вне барьеров!
А здесь - ад!.. Пепелище сёл...
Там ждёт тебя,сыночек, - карьера!
- Да, мама... Я сделаю всё..."
А после, отложив вязанье,
(Приедет Ванюша - оценит!)
- Ты будешь Великим Писателем!
А я - танцевать на сцене!..
Писателем!.. И дипломатом,
Которому равных нет!
Простужена я, слабовата,
Но скоро простынет след
Отсюда... Как только поправлюсь -
Уедем с тобою в Париж!..
(Мне "Бис!" там кричали, "Браво!",
Поклонник цветы дарил).
Когда это было?.. Недавно!
А кажется - 200 лет!..
Чу!.. Ветер ли хлопает ставней?..
Ванюша приехал ли?..
Нет...
(Ванюша!.. Ванюша!.. Ванюша!.. -
Души моей сладкая боль...)
- Сыночек!.. Нам нечего кушать,
Пойду, раздобуду фасоль.
- Уедем, уедем!.. Версаль там! -
И голос растает в морозе:
"Ты будешь Великим писателем!..
Посланником! Орденоносцем!.."
2. Пятьсот писем к cыну. 1941г.
Мина Овчинская мажет висок
Мазью... И пишет, но это не триллер -
Письма к сыночку! Всего их - 500.
Конверты,как птицы, летят в эскадрилью...
Нина Овчинская очень больна.
(Только вот Ромочке знать-то не надо...)
...Где-то гремит, полыхает война,
Немцы уже у ворот Ленинграда.
Мина Овчинская смотрит в окно:
Ветер рвёт листья, швыряет их оземь.
...Вот и кончается жизнь,словно осень,
Белые саваны выткал Покров...
Мина Овчинская скоро умрёт.
Думы её - застарелы, пожухлы...
Мнится: Приедет Ванюша Мозжухин,
Ясною зорькой, златым сентябрём!..
Каплет слеза... И, гуляя в низинах,
Ветер мольбу её вдаль унесёт.
...Где-то далёко - любовь и Россия,
Сердце заплачет дождям в унисон.
Время тягуче - ну прямо песок!..
Мина устала, но всё таки пишет -
Письма к сыночку... Всего их - 500.
...В снах её - май и цветение вишен.
3. Монолог пилота Ланже. 1943г.
- Роман! Я - ослеп! Мы подбиты! Горим!
Садись за штурмвал! Ты ранен? Да что ты!..
Полей-ка свинцом это стадо горилл!
Сравняй-ка с землёй их бетонные доты!
Роман - вся надежда моя на тебя!
Отставить мандраж - воякам не личит!..
...А правда, среди наших бравых ребят,
"Писатель!"- тебя уважительно кличут?..
Браток!.. Я прошу: дотяни! Дотяни!
Штурмвал - понежней! Летун - не возница!
Закончить в плену свои светлые дни? -
Такое мне, брат, и в кошмарах не снится!
Роман!..Был на юге? У нас - виноград!..
О, в ягодке каждой красуется солнце!
Устрой-ка гориллам второй Сталинград!
Свинцом фаршируй! Хорошо пропесочь их!..
Глянь: Птицы летят умирать в Перу...
А нам жить и жить! Мы вовсе не птицы!..
...Я в каждый полёт фото мамы беру! -
Да так же как ты!.. Мы должны возвратиться!
Вот, Рома,держи: я дарю тебе кортик! -
Ты хоть и писатель, а парень что надо,
Свой китель дырявь: нам корячиться орден!
Мы живы!.. А это, брат, - чудо! Награда!..
4.Лесли Бланч. 1945г.
...Воздух Победы пропитан надеждой,
В сердце - и радость, и плач,
А над Парижом в белых одеждах -
Вишни!.. Я жду свою Бланч.
Вечер... Курю. И хожу кругами.
Птицам скормлю калач...
Где же ты, где ж, моя дорогая,
Леди любимая - Бланч?..
Вот небеса уже в звёздных нарядах ,
В парке играют блюз...
Лесли!.. Ты - Свет мой в ночи непроглядной,
Как я тебя люблю!..
...А над рекою - пали туманы,
Волны пустились вскачь.
Как же ты - очень! - похожа на маму, -
Даже улыбкою, Бланч!..
Лесли! Сюда!.. Неужель не заметит?..
Легкая - как одуван!..
..."Мы за любимых своих в ответе!" -
Так говорил Антуан.
С чёрною сумочкой, в платьице белом,
Волос - от солнца! - ржаной.
- Лесли!.. Простите, что был несмелым...
Будьте моей женой!..
5. Я - дипломат. 1948г.
Я - дипломат. Представляю родимую Францию
Во всех уголках, и даже - в Бисау"!
Но прежде всего, я, конечно,- писатель!
Труд мой сродни каторжанскому, братцы!..
Я - дипломат... Разъезжаю по свету.
Сегодня - в Алжире, а завтра - в Боливии.
Фужеры фуршетов... - "Месье, Вам налили?.."
Приёмы и рауты. Жарища и ветер.
Я - дипломат, как хотела ты, мама!..
Земля Женевьевы - да пусть будет пухом!..
...А в снах моих: - "В штопор!" Снаряды и пули...
- "Давай-ка на "бреющем!" - топлива мало!.."
Я дипломат. Костюмчик английского кроя -
Денди, пижон, но с сердцем солдата.
...Помню, Де Голль, говорил мне когда-то:
- Все мы вояки - братья по крови!..
Я дипломат... Клерк. Чинуша из детских страшилок.
Сургуч шоколадный ложится кондовой пломбой.
...Пишу по ночам. Говорит друг: "Неплохо!.."
Обещаньем рассветным - сердце прошито!
6. "Корни Неба". Гонкуровская премия 1956г.
...Вот так сюрприз: отхватил я "Гонкура"!
"Корни" мои - глянулись небу!
Плачьте, шарманки, рыдайте, бандуры!
Мы куролесим с "Нормандией - Неман"!
Что, летуны? - Давайте по-полной!
Я расскажу, как садился "вслепую"!..
...Это сейчас - лаурьятно ликую ,
Ну, а тогда было страшно и больно!
Но - Слава Богу! - кончаются войны!
- Однополчане - до дна!.. За Победу!
Радость в душе, словно тёплые волны!
...Жаль, моя мама не видит всё это.
Пусть на виски - пали белые снеги,
Горечь бессониц давлеет ночами -
Всё ерунда!.. "Нормандия - Неман"
Духом юна, как будто в начале!..
Да!.. Всё сбылось, как пророчила мама:
Стал я писателем и лаурьятом...
- Хлещут зенитки!.. Я весь - как в тумане!
Думал - каюк, но Ланже-то был рядом!..
Взять стопари!.. И - на воздух! Закурим!
Быль - сквозь года - так похожа на небыль.
...Вот так сюрприз: отхватил я "Гонкура"!..
"Корни" мои глянулись небу!..
7. Джин Сиберг. 1961г.
...А в Голливуде - засилье актрис и машин,
А в Голливуде - приятные, в общем-то, люди...
Что мне актрисы?.. Я вижу одну лишь Джин!.. -
Лучше д,Арк - небыло!.. Да и не будет!
Джин!.. Лебединая песня души!
Хрупкий подснежник! Наследница викингов!..
...Все героини мои - это Джин!
К чёрту мне - рауты! К дьяволу - брифинги!
Чаплин - комедии Бог, хохотун,
Скажет: - "Ты пьесу ей напиши!.."
Да!.. Здесь романы мои в ходу!
Каждый - признание Джин!
Джин - уникальна!.. Ей нету цены!
Жаль, что я раньше был незнаком!
- Скоро поедем в Париж и в Венецию!..
Прочь от "друзей", их злых языков.
Люди привыкли бельё ворошить,
Сплетни - их главный промысел.
...Грязь не пристанет к груди моей Джин, -
Выше она домыслов!..
Джин!.. Средь полей колосящейся ржи,
Рву васильки я. Растут у обочин...
Скромный букетик - тебе, моя Джин!
В Город Любви - я с тобою, попутчик!..
8."Чёрные пантеры"1969г.
Как шипенье кобры! - слышен шелест шин,
Ты придешь под утро: "Муж! Встречай потерю!.."
Меж тобой и мною - плещет Море Лжи,
Меж тобой и мною - "Черные пантеры".
Потерял покой я, аппетит и сон.
С пьяною улыбкой куришь ты манерно.
Меж тобой и мною - злых размолвок сонм,
Меж тобой и мною - "Чёрные пантеры".
Вспомню я некстати: Переправу. Днепр.
Дрездена бомбёжки... Полный крах в Арденнах...
Меж тобой и мною - пепел светлых дней,
Меж тобой и мною - "Чёрные пантеры".
- Кто тебе браслетик, милая, купил?..
Ты, трясясь в истерике, зарыдаешь громко.
...Неужель когда-то я тебя любил?..
Помнишь,как мечтали: "Вместе!.. И - до гроба!.."
Мне декабрь пророчит много горьких бед,
Заштрихует вьюга твой портрет фанерный.
...Меж тобой и мною - нечего уж нет,
Всё у нас отняли "Чёрные пантеры".
9. Рождение Эмиля Ажара. 1974г.
...Я - исписался. Не нужен... И вышел в тираж...
Я постарел , - другие теперь на Парнасе.
Я старомоден, - вне Времени!- чужд мне кураж,
Лист цвета охры вальсируя, падает наземь...
Я - тот же лист!.. Увяданье осенней красы!..
Смерть в моих сейфах углы все обшарит.
Выход один: созданье Ажара!
Парень мне нравиться, прям-таки сын!..
...Рукопись - почтой!.. Посылочка, please, - "Галлимар"!
Мой "Толстячок" - вам похлеще теракта!
- Я его знаю!.. Он любовник мисс Март!
Как он красив!.. А в постели - Геракл!..
Я - хохочу! По ночам - валидол, аспирин...
В небо багровое тихо молю: "Аминь!"
...Кто я?.. Роман?.. Синибальди?.. Эмиль?..
Шатан Богат? - поди разбери!..
Завтра поеду в горы, к своим эдельвейсам,
Но от себя всё ж навряд ли смогу убежать...
И на последнем дыханье - родиться Ажар! -
Вновь я обставил Судьбу!..Гуляю и пью,хоть залейся!..
Племяш мой , ПавлОвич - вот истинный друг!..
Лихо обставили мы критиканов!
...Я стою, одинокий, на осеннем ветру,
И любуюсь листвой,что пляшет канканы.
...Мистификация - вот мой кумир!
(На псевдонимы - не хватит табличек!)
...Нет, не Ромен я, теперь я - Эмиль!
"Тысячеликий!" - не зря меня кличут!..
10. Купальная шапочка Ромена Гари. 2 декабря 1980г.
- Роман! Я - ослеп! Мы подбиты... Горим!.. -
Да не смотри ты так дикошаро!.."
Купальная шапочка Ромена Гари -
Холодный расчет Эмиля Ажара...
- Нет, зря ты, сынок, меня укорил!..
Ваня Мозжухин!..Едет твой батя!..
Купальная шапочка Ромена Гари -
Придумка весёлая Синибальди...
- О, сколько ты радости мне подарил!..
Свет твой в душе вовек не погаснет!..
Купальная шапочка Ромена Гари -
Голодное детство Ромочки Касева.
- Сынок, заболел?.. Дай яблок, старик!..
Тифом пропитаны веси России.
Купальная шапочка Ромена Гари -
Задорно смеётся в Венеции Сиберг.
- За что мне ТАКОЕ?.. Что я натворил?..
Судьбу обманул?.. Иль Господа высмеял?..
Купальная шапочка Ромена Гари -
Могильная тьма последнего выстрела...
- Мама!.. Я столько вершин покорил!..-
Шёл неустанно в жару и туманах...
...Купальная шапочка Ромена Гари -
Ветер листает страницы романов.
* * *
Я читаю Ромена ГариВладимир Чибриков
Я читаю Ромена Гари.
Нет, прости, я его не читаю,
Просто пришли вот такие стихи
И я их тебе сочиняю.
О том, что есть остров любви,
Где двоим хорошо и не тесно,
Что где-то писатель Гари
Открытый для нас Евтушенко.
И где-то бегут поезда,
Увозя и мечты и страданья
Почти что до края земли,
Которому нету названья.
А может Ромена Гари
Читал, но забыл я об этом.
А иначе зачем же стихи
Написал вот сейчас за обедом?..
* * *
Марку Андреевичу Соболю 1918-1999Эрнст Саприцкий
В шестнадцать лет был арестован,
Что круто даже для тех лет,
Но он был смел, он был раскован
И получил свои пять лет.
Мы все сидели понемногу,
Как Пушкин ныне бы сказал,
Советской власти, слава Богу,
Никто сажать нас не мешал.
Потом, потом война была,
Которая его спасла.
На той войне он не погиб
И стал в дальнейшем знаменит.
И прожил он довольно много,
И умер он в своей постели…
Другие, с этого же года,
На той войне не уцелели.
Но в этом он не виноват –
Так, к счастью, вышло,
И как в народе говорят;
Судьба, как дышло,
Но управляет ею Бог,
Который милостив иль строг?…
* * *
Эрнст СаприцкийВладимиру Алексеевичу Солоухину
1924-1997
Вполне обычное лицо,
Настороженный взгляд,
Непроницаемо оно,
Не каждому он рад.
Характер и печать таланта
Я, тем не менее, прочел,
И трудолюбие Атланта
В его творениях нашел.
---
За один венок сонетов
Орден следует поэту,
Даже если он не мил.
Он – поэт, сомнений нету,
Высоту ту покорил.
Мы одну с ним любим землю –
Край Владимирский и мой,
За одно это приемлю
Я рассказ его живой.
* * *
…Потом Твардовский даже пожалел...Валерий ЛЕБЕДИНСКИЙ
…Потом Твардовский даже пожалел,
Что Маркова заметил Алексея,
Когда восход лишь только заалел
И горизонт струился, розовея;
Когда пока неяркие лучи
Бог весть какую подогрели веру.
Ах, огонёк предутренней свечи,
Виток надежд, взлетевших в стратосферу!
Увы, Твардовский больше не был рад,
Что в массе пёстрых выделил студента:
Стал вялым слог,
Расхлябан строй рулад, —
Да мало ли грехов с того момента!
Таков был Марков. Слабо засветив,
Подав надежду и её развея,
Он проявлял свой тусклый негатив,
Нелицедейство ямба и хорея.
А тут ещё… кукушкин этот глас —
Слушок в стенах их певчего союза…
Ну, дьявол с ним, не стоит тратить фраз,
Однако тяжко от дурного груза.
А хоть и тихо, среди гнёзд, тайком
Кукушкин глас вещал о нехорошем:
Мол, зря замечен крупным вожаком
И в небо им негаданно подброшен.
Но тут уже пришло немало благ —
Монет, и женщин, и вина на даче…
Зачем гореть? Пока не стёрся лак,
Он будет жить вот так, а не иначе.
* * *
Анатолию Наумовичу Рыбакову 1911- 1998***
Эрнст Саприцкий
В его романах, повестях,
Что написал он не за страх,
Меня прельщает идеал,
Я б его совестью назвал.
Меня прельщает вера в Бога,
Хоть атеизм его дорога,
Что говорит нам: Бога нет!
На чем же держится весь свет?
Он есть, хотим ли мы того,
Иль отвергаем мы Его.
И это чувствует художник,
Пусть сам он даже и безбожник.
Тяжел кладбищенский песок,
Он уж на плечи наши лег,
А мы все спорим – есть ли Бог,
И близок он или далек?
Он Сатану изобразил,
На Бога не хватило сил.
Эрнст Саприцкий
В его романах, повестях,
Что написал он не за страх,
Меня прельщает идеал,
Я б его совестью назвал.
Меня прельщает вера в Бога,
Хоть атеизм его дорога,
Что говорит нам: Бога нет!
На чем же держится весь свет?
Он есть, хотим ли мы того,
Иль отвергаем мы Его.
И это чувствует художник,
Пусть сам он даже и безбожник.
Тяжел кладбищенский песок,
Он уж на плечи наши лег,
А мы все спорим – есть ли Бог,
И близок он или далек?
Он Сатану изобразил,
На Бога не хватило сил.
* * *
Валерий Пайков
Не приснилось ли: немцы и гетто,
и душа, от бессилья, в узде...
Потемнела текстура багета,
стали краски бледней на холсте.
Посмотрела впервые - замолкла:
на лице словно горя удел.
Тот приезжий художник, заморский,
твой грядущий исход разглядел,
путь твой тяжкий...
Забор из колючки,
как пощёчины, окрики "Schnell!".
Ничего не изменится к лучшему -
ты теперь это знаешь, Рахель.
Ты теперь это видишь без глянца -
шестигранник не спрячешь в горсти.
Хоть и вышла ты за иностранца,
он тебя не сумеет спасти,
даже приняв вселенские муки
ради вашей великой любви.
Ты в последнем сжигающем круге,
а за кругом убийцы твои.
Ты сейчас, как на давнем портрете.
Почему не сожгла - отдала?
Меж домами могильщиком ветер,
а во рву всё тела и тела...
Вечный путь наш: забор из колючки,
дальше - смерть, словно высшая цель.
Ничего не изменится к лучшему.
Неужели, ты знала, Рахель?
* * *
На смерть Анатолия ПриставкинаЮрий Арустамов
Все пред Божьим судом предстанем,
адвокатов там, видимо, нет.
И не выручит нас Приставкин -
он за тучкой уходит вслед
Завершилась больничная ночь,
с нею жизнь завершается тоже.
Стольким людям он смог помочь!
А сейчас кто ему поможет?
Но сияют кавказские краски, и
он идет на вершину свою,
застолбив себе место в классике,
заодно - и место в Раю.
* * *
Читая МамлееваМихаил Анищенко-Шелехметский
Протекла над нами крыша,
День растаял, словно крик…
И сказал рязанский Кришна,
Миром мазанный старик:
«Вот мы плачем, завываем,
Молча гнемся от утрат…
Но друг друга убиваем,
Десять тысяч лет подряд»
Посмотрел на небо строго,
Улыбнулся мне из тьмы:
«Убиваем, словно Бога
Выпускаем из тюрьмы».
Выпил водки он. Грибами
Закусил. Над миром встал.
И железными зубами
Надо мною скрежетал.
Проходил огонь по харе,
Мир корежился в огне…
Я шептал, что я бухарик,
И что Бога нет во мне
Я дрожал и заикался,
Откровенничал и врал…
Он смотрел и улыбался,
Словно бритвою играл.
* * *
Здесь жил мальчишкой В. ГаврилинЛеонид Юдников
Воздвиженья Креста Господня
Собор у озера стоит,
В округе краше нет сегодня -
Хрестоматийный русский вид.
И, чтобы там не говорили
Про наш озерный дикий край,
Здесь жил мальчишкою Гаврилин,
На струнах дождика играл.
И здесь над Кубенским привольем,
Где расчудесные места,
Он с этой красотой невольно
Любовь к Отечеству впитал.
И став потом большим маэстро,
Мир музыкальный покорив,
Деревню вспоминал и местность,
Где с пацанами до зари
Он слушал музыку рассвета
С весенней песней соловья.
Из детства память сердца эта,
Она у каждого своя.
И мне легко сейчас представить,
Как в музыку его влилась
Грусть улетевшей к югу стаи
Или весенней ночи страсть…
Своею «Русскою тетрадью»
Впервые покорив сердца,
Как Шостакович, в Ленинграде
Творил и жил там до конца.
В сюитах, операх, балетах,
Сонатах, песнях и хорах
Мелодии любви пропеты,
За совеcть спеты, не за страх!
Воздвиженья Креста Господня
Собор у озера стоит,
В округе краше нет сегодня, -
Хрестоматийный русский вид.
* * *
АкунинЮрий Михайлович Агеев
Я к тем, кто тратит время зря:
не тратьте втуне!
Для вас ночей не спал, творя,
Борис Акунин.
Не отдавайте век муре!
Готов поспорить,
что лучше Холмса и Мегрэ
его Фандорин.
Читайте, времени в обрез, -
куда глазели? -
чтоб мир внезапно не исчез
от азазели.
Спасётся тот лишь, кто искал
мысль средь извилин.
Я поднимаю свой бокал
за Чхартишвили!
Собралось много на лужок, -
приход, однако.
Читай Акунина, дружок,
а я - Бальзака.
* * *
Петру ПроскуринуВладимир Сорочкин
Отзвуки попранной славы.
Боль позабытой любви…
Родина, горькие травы –
Разве они не твои?..
Разве, хрипя на коленях,
Ты растеряла, терпя,
Память о тех поколеньях,
Что поднимали тебя?..
Родина, милая, если
Ты не настолько слаба,
Встань, чтоб навек не исчезли
Имя твоё и судьба!
Видишь: разбужен толпою
Татей, пошедших вразнос,
Крылья крестом над тобою
Огненный ангел вознёс.
"Горькие травы", "Имя твоё", "Судьба", "Огненный ангел" - книги П.Л. Проскурина
* * *
Вечер у Клэр
Димитрий Кузнецов
Рядовой парижский ужин:
Свечи, кофе и эклер –
Никому уже не нужен
Тихим вечером у Клэр.
Нет загадочного блеска
В бесконечной глубине...
Свечи, стол и занавеска,
Занавеска на окне...
Да... и женщина осталась
В занавешенном былом,
Где грустилось и мечталось
Двум, сидевшим за столом,
Где так нежно и туманно
Стынет каплей молока
Эмигрантского романа
Безнадежная тоска.
_________________
* Иллюстрация –
автор картины Sophie Griotto (Франция).
"Вечер у Клэр" – роман Гайто Газданова (1903 – 1971),
выдающегося писателя Русского зарубежья.
* * *
Даниил ТеминПорою в клинках деревянных…
Посвящается Владиславу Петровичу Крапивину,
Командору
Порою в клинках деревянных
Твердеет упругая сталь;
Героев, пока безымянных,
Порою находит медаль.
Порою добро побеждает -
Пусть была нелёгкой борьба;
Порою до нас долетает
О помощи чья-то мольба.
Порою непросто бывает,
Порой проливается кровь,
Порою друзья погибают,
И страх появляется вновь.
И нервы порою стальные
Натянуты, словно струна,
Свистят рядом пули шальные -
А, значит, не время для сна!
Звучит боевая тревога,
Уж вынуты с ножен мечи,
И долгая ждёт нас дорога -
Отвага во мраке ночи!
А, значит, не смолкли сраженья,
А, значит, бушует война,
Пронзившая все измеренья,
Потрясшая все времена.
А, значит, на Красной планете
Пришпорили ратных коней,
Ведь все мы сегодня в ответе
За взрослость вчерашних детей!
За твёрдость клинков деревянных
И раннюю столь седину
Тех самых мальчишек румяных,
Что втянуты были в войну.
За то, что мы все проследили -
Глубинное зло, грохочи!
Но конница и эскадрильи
Уходят на битву в ночи...
* * *
В.КузнецовДРУЖЕСКОЕ ПОСЛАНИЕ ЧУКОТСКОМУ ПИСАТЕЛЮ ЮРИЮ РЫТХЭУ
Этти, Юрий!
Бога ради
извини, что я — без рангов.
Как живешь ты в Ленинграде
в пятикомнатной яранге?
Верен ли былой отваге,
что, спеша навстречу утру,
гонит строчки по бумаге,
как упряжку через тундру?
Эта адская работа,
что любой другой не лучше,
вам знакома, как охота
нутепельменскому чукче.
Я и сам па «ты» был с нею,
но, набравшись силы мудрой,
перед ней теперь робею,
как когда-то перед тундрой.
Перед ним, слепым, я трушу,
я боюсь его, лихого,
необдуманного слова,
оскверняющего душу.
Я швырял их
в цель и мимо,
по причинам и без оных,
в нелюбимых и любимых,
в незнакомых и знакомых!
И однажды тихо, грубо
(но по злобе — просто сдуру!)
процедил их я сквозь зубы
Эквутагину, каюру.
Я тогда был весь из жести
да инстинктов изначальных.
В каждом слове,
в каждом жесте
проступал во мне начальник.
Радость мне рвала дыханье,
кровь свистела в жарких венах,
опьяняло расстоянье
от Крестов до Уэлена.
А каюр — угрюмый чукча
независимого вида —
в тундру вслушивался чутко,
непонятный, словно идол.
Погонял собак уныло
и в сто первый раз, наверно,
заводил свое;
— Том-чи-ло!..
Эй, Том-чи-ло!.. Та-е-кер-го-о-о!..
Песня била б уши больно,
на зубах снежком хрустела.
И сказал я:
— Ну довольно!
Понимаешь, надоело!
Замолчал он.
Только косо
на меня взглянул и сжался
да от «длинной папиросы»
на привале отказался.
Я забыл, как мелкий случай
без особого старанья
инцидент со старым чукчей,
как не стоящий вниманья.
Но в душевном разговоре
в стенах собственного дома
о каюре вспомнил вскоре
Юрка Сытин из райкома.
И сказал мне Сытин Юра,
вороша шальные кудри,
что весною у каюра
сыновья пропали в тундре.
И добавил, брови хмуря:
— У него их двое было...
Да накрыла, видно, буря
Таекерго и Томчило...
И с тех пор, себя измучив,
но надежд не потерявши,
кличет в тундре старый чукча
сыновей своих пропавших...
Я уснул в ту ночь под утро,
но сквозь форточку, наверно,
доносилось мне из тундры:
— Эй, Том-чи-ло-о-о...
Та-е-кер-го-о-о!..
...Этти, Юрий!
Ради бога,
извини, что я не прямо,
а петляю, как дорога
из Билибино в Нунямо.
Впрочем, где она? На деле —
так, тропинка среди снега,
да и то лишь до набега
неожиданной метели.
Мне известно достоверно,
скоро мы решим проблему,
но бетонкою, наверно,
не закроем эту тему.
Нам и впредь не станет легче,
мы и в будущем друг к другу
пробиваться будем вечно
целиною, через вьюгу.
Целиной непониманья,
через вьюгу самомнений,
по тропинке состраданья,
по веленью убеждений!
Ведь всегда найдется субчик
ярлычок приладить узкий:
мне — «отпетый античукча»,
вам — «заядлый антирусский»!
Оттого-то через сроки,
расстояния и даты
увожу я вас в истоки —
к моим предкам бородатым.
К ним,
задавленным бедою,
дыбой ломанным и плетью,
не смирившимся с судьбою —
умирать голодной смертью;
петуха пускавшим барам —
их именьям и амбарам;
по нужде, а не в охотку
убегавшим на Чукотку!
К ним
с нехитрою худобой,
уходившим в быль, как в небыль,
не за землями — свободой,
не за золотом — за хлебом!
К ним —
измученным ватагам,
вызов бросившим эпохам,
пробивавшим путь бродягам,
мародерам и пройдохам.
Я наследую по праву,
как законный сын России,
и беду ее,
и славу,
и бессилие, и силу.
Я — судья,
И я — ответчик
за казненных униженьем,
за согретых русской печкой,
добротой и уваженьем.
Это я
по доброй воле,
лишь одним стараньем сердца
уберег от страшной доли
наших майя5 и индейцев6.
Это я, собрав проклятья,
впрягшись в тяжкую работу,
за обиды младших братьев
заплатил сполна по счету.
Заплатил российской кровью,
Зимним, Спасском и Берлином,
материнскою любовью,
что лежит в холме могильном.
Оплатил урок свой древний
тем,
что серые, как мыши,
до сих пор в моей деревне
есть соломенные крыши!..
Но опять нас сводят ловко
те посредники без рода,
что всю жизнь грызут морковку
из чужого огорода.
Под шумок глухих оваций
неопознанных халдеев
всходит призрак провокаций,
спекуляций на идее.
И, пугая нас привычно
раскондовой занавеской,
кое-кто уже публично
лупит в груди: — Я советский!
Ну а мы с тобою кто же —
кулаки, купцы, вельможи?
Воровали? Сладко жили?
Плохо Родине служили?
Мы и впредь в одной упряжке,
подсобив в пути друг другу,
пробиваться будем тяжко
целиною, через вьюгу.
Целиной непониманья
через вьюгу самомнений,
по тропинке состраданья,
по веленью убеждений.
Нам плевать на все укусы!
Нам не надо доли лучшей:
мне —
чем быть советским русским,
вам —
чем быть советским чукчей!
Пусть меня светло и трудно,
как солдата на поверке,
окликает горе тундры:
— Эй, Том-чи-ло-о-о!..
Та-е-кер-го-о-о!..
* * *
Памяти Ю. КазаковаМакаренко Светлана
Послушай, не идет ли дождь,
Что мне в рассветном сне приснился…
И в лете долгом заблудился…
Послушай, не идет ли дождь?
Послушай, не спешит ли дождь
Ко мне в ладони - нежной влагой?…
Потом оттуда – на бумагу,
В рассказ, что, может быть, прочтешь…
Послушай, не идет ли дождь?
Пора ему давно пролиться
И зорям на лугах не спится
И в ветре – ожиданья дрожь…
Послушай: не идет ли дождь,
На травы сыплющий алмазы?
Всей жизни суть – в единой фразе:
«А боль ушла. И новой ждешь….»
Послушай, не идет ли дождь?
И не роняет ль в окна слово,
Что к казне и хвалам – готово?
Послушай, не идет ли дождь?
Послушай, не идет ли дождь,
Что задержался в долгом лете?…
Я допишу лишь на рассвете.
Рассказ. Который - не поймешь.
*«Послушай, не идет ли дождь…» - начальная строка последнего рассказа Ю. Казакова.
* * *
Саша СоколовНаталья Прохорова
поэт Александр Соколов был убит
в психиатрической больнице
врачами ; реабилитирован как
"политический"
Он погиб на столе "нехорошей" больницы,
Не успевши дожить, долюбить, дописать,
И смотрели одни равнодушные лица,
Продолжая его за стихи осуждать.
"Вы сойдите, Христос, с позолоченной рамы... "
Его разум поднялся в небесные дали,
И из тела душа отлетела, смеясь,
Что свободна она. Звёзды тихо мерцали
И погасли, с опаской на душу косясь.
"...Вы побудьте со мной пять минут до утра..."
Он погиб, как в бою,как Христос на распятье,
И забыть бы хотелось кому-то о нём,
Так как мыслят они о грядущей расплате.
Только раз на земле как поэты живём.
"...Будьте, милый Христос, вместо папы и мамы ..."
Да и мне он никто, не была с ним знакома.,
Ну писал он стихи, неплохие ,причём,
Только помер в казённых стенах, а не дома,
Сердце встало от шока, не пробито ножом.
* * *
По поводу романа В. Гроссмана Жизнь и судьбаДмитрий Викторович Середа
Никто из нас не выбирает время,
Когда родиться, и когда уйти,
Когда бойцу поставить ногу в стремя,
Чтоб встать у супостата на пути
Когда пройти по вспаханному полю,
И щедрою крестьянской рукой
Посеять хлеб, чтоб позже колос полный
Принес достаток людям и покой.
Отцы и деды, что когда – то жили
В кровавые, лихие времена
За наше счастье головы сложили
Оставив этот мир в наследство нам
И потому, от века и до века,
Чтоб в трудный час не изменить себе,
Так важно оставаться человеком
В поступках, в мыслях, в жизни и в судьбе.
* * *
Голова профессора ДоуэляБорис Львович Фроенченко
Трава...Деревья...Облака...
Лишь сон...Лишь дней минувших всплески...
И не поднимется рука,
Чтобы откинуть занавески...
Приборы...Трубки...Ворох книг
И стены - выбелены мелом...
И тонны мыслей каждый миг...
Есть голова...Но тело...Тело!!!
Слепец,калека,нищий,вор -
Они живут...Они ведь -люди!
А я - лишь мыслящий прибор...
Лишь мозг под колпаком на блюде...
В ушах гремит набата медь...
Ночные тени щерят пасти...
Я не живу...А умереть?
Не для меня такое счастье...
Как времени неспешен ход -
Что до меня ему до дело???
Безумие... Таков исход
Бессмертья без живого тела!!
* * *
ЕВГЕНИЙ ЕВТУШЕНКОВологодские колокола
Ю. Казакову
В колокольно-березовой Вологде
отдохнув от работы слегка,
мы бродили с товарищем вольные,-
как два истинно вольных стрелка.
После памятной встречи с правительством
в шестьдесят вроде третьем году
удивлялись мы жизни в провинции,
словно ходикам на ходу.
И вошли мы в музей краеведческий
под урчанье пружинных дверей,
где был полный покой человеческий
из-за множества стольких зверей.
Мы глядели на чудные чучела,
на коллекции древних монет,
и всё то, что в столице нас мучило,
постепенно сходило на нет.
Думал я: может быть, искупаются
изверженья вулканные тем,
что полезные ископаемые
собираются кем-то затем.
Может, было не очень-то вежливо,
только нас на последнем шагу
привлекла одинокая вешалка
в пустовавшем стеклянном шкафу.
И старушка, с вязаньем стоявшая,
пояснила, как только могла:
"Здесь писателя нашего - Яшина
фронтовая шинелка была.
Сняли нынче-то. Воля господская,
а три пули шинелку - насквозь.
Свадьбу он описал вологодскую,
да начальству, видать, не пришлось".
И как будто в дерьме искупались мы,
не смотрели мы по сторонам,
и полезные ископаемые
стали вдруг отвратительны нам.
В колокольно-березовой Вологде,
где кольчугой ржавеет река,
шли со взглядами, в землю вогнанными,
два обманчиво вольных стрелка.
Мы взбирались на дряхлые звонницы
и глядели, угрюмо куря,
на предмет утешения вольницы -
запылённые колокола.
Они были все так же опасными.
Мы молчали, темны и тяжки,
и толкали неловкими пальцами
их подвязанные языки.
* * *
Памяти Е. И. НосоваВалентина Коркина
...Оставлены только
сигнальные фонари на мачтах...
Е. Носов. "И уплывают пароходы,
и остаются берега"
В день безрадостный летний
Сердце болью сожмёт:
Уплывает последний
Ваш земной пароход.
Ах, Евгений Иванович,
Душат горечь и хмарь...
Но Вы сами сказали ведь
Про сигнальный фонарь.
Вот горит он на мачте,
И урчат дизеля...
Виден будет нам, значит,
Добрый свет корабля.
* * *
По мотивам рассказа Носова ФантазерыЕкатерина Картоева
-Друзья мы, Стасик и Мишутка.
Врунов мы ненавидим жутко!
Нас фантазерами прозвали
За то, что мы насочиняли:
- Могу я море переплыть!
-Могу без головы ходить!
-Меня однажды крокодил,
Как лягушонка проглотил!
-А я могу одной ногой
Автобус раздавить любой!
-Еще придумай небылицу!
-Вчера поймал за хвост жар-птицу.
Ее я в клетку посадил,
А дверцу плотно не закрыл.
Мою оплошность кот узрел
И с аппетитом птицу съел!
-Как жалко! Бедная жар-птица!
Поверил? Это ж небылица!
Тот, кто фантазию стремится,
Не испытав ее полет,
Запереть в клетку, как жар-птицу,
Потом со временем поймет,
Что птица в клетке задохнется
И детство тоже не вернется.
* * *
Синдром ПетрушкиАлександр Таймер
Дине Рубиной
Я сам хотел свое прожить,
Но, видимо, напрасно,
Снимал с себя за нитью нить
В театре Карабаса…
Все чаще начал выходить
За раму общей пьесы,
Одна держала только нить –
Ее не перерезать…
И ветер, пьяный кукловод,
Со зла или от скуки
Качает тихо взад, вперед
Над зрителями куклу…
* * *
Виктору Платоновичу НекрасовуБорис Неменов
ЗА ПРАВДУ БИЛСЯ ОН, КАК МУШКЕТЁР,
СВОЕЮ ШПАГОЙ – ОСТОРЮ СТРОКОЮ,
ГЛАЗА И ДУШИ ИЗБАВЛЯЛ ОТ ШОР
ДУШОЙ, СУДЬБОЙ, ПИСАТЕЛЬСКОЙ РУКОЮ.
ПИСАТЕЛЯ ИЗГНАЛИ ЗА БУГОР,
ВЫДАВЛИВАЯ МАССОЮ СВОЕЮ.
НО БЛАГОРОДСТВО В НАС РАСТЁТ С ТЕХ ПОР,
ИЗ ЗЕРЕН-СЛОВ, ЧТО В ДУШИ ОН ПОСЕЯЛ.
ПРОШЕДШИЙ ЭПОПЕЮ СТАЛИНГРАДА
ОН НАХЛЕБАЛСЯ ГОРЕСТНОГО АДА,
НО, НЕСМОТРЯ НА ЭТО, ЧЕСТЬ СВОЮ
НЕ ПРОДАЛ ОН ЗА МЕДНУЮ МОНЕТУ,
И СЛОВНО ГЕНИАЛЬНЫЕ ПОЭТЫ,
ОН ПАЛ ГЕРОЕМ, КАК СОЛДАТ В БОЮ
С НАЧАЛОМ ВОЙНЫ ОТКАЗЫВАЕТСЯ ОТ БРОНИ И
УХОДИТ НА ФРОНТ. УЧАСТНИК СТАЛИНГРАДСКОЙ БИТВЫ.
В 1947Г ЕГО ПОВЕСТЬ «В ОКОПАХ СТАЛИН-
ГРАДА» ОТМЕЧЕНА СТАЛИНСКОЙ ПРЕМИЕЙ.
В 1954Г ЗА ПОВЕСТЬ “ В РОДНОМ ГОРОДЕ”
(ВЕСЬМА НЕЛИЦЕПРИЯТНАЯ ДЛЯ ВЛАСТЕЙ) БЫЛ ПОДВЕРГНУТ
СУРОВОЙ И НЕСПРАВЕДЛИВОЙ КРИТИКЕ. С ТЕХ ПОР ВСЯ
ЕГО ЛИТЕРАТУРНАЯ И ОБЩЕСТВЕННАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ
ВХОДИТ В КОНФЛИКТ С ВЛАСТЯМИ( ПАМЯТНИК ПОГИБШИМ
В БАБЬЕМ ЯРЕ;ОЧЕРКИ О ПУТЕШЕСТВИ ПО ИТАЛИИ,
АМЕРИКЕ, ФРАНЦИИ).
В 1974Г БЫЛ ВЫНУЖДЕН ВЫЕХАТЬ ИЗ СССР, ОПАСАЯСЬ
ПРЕСЛЕДОВАНИЙ КГБ.
СОТРУДНИЧАЛ С РАДИО «СВОБОДА» И РЯДОМ
ЭМИГРАНТСКИХ ИЗДАНИЙ.
УМЕР В СЕНТЯБРЕ 1987Г В ПАРИЖЕ. ПОХОРОНЕН
НА КЛАДБИЩЕ СЕНТ-ЖЕНЕВЬЕВ-ДЕ-БУА.
* * *
Фандорин
Белов Сергей Александрович
Когда один грущу порой,
И на душу ложатся тени.
Приходит супермен, герой
Акунинских произведений.
Вдвоём с ним будет веселей -
Он в приключеньях с головою.
Нет в жизни больше скучных дней,
Опять доволен я собою.
Фандорин помогает мне
Примером в трудную минуту.
Не тонет, не горит в огне -
Герой в любое время суток!
Когда один грущу порой,
И на душу ложатся тени,
Приходит супермен, герой
Акунинских произведений!
* * *
Читая ПелевинаМихаил Рахуно́в
Бог, пифагор души (всё — числа) —
Пелевин нелюдим, неистов;
Он высекает искру смысла
И подымает нас с колен.
И мы, узревшие в секунду,
Что Мир во всем подвластен чуду —
Покорен, как покорен Вуду
Шаманом проклятый бушмен,
Летим сквозь облака сквозные
Туда, где звезды расписные
Добротно встроенные в сны и
Мерцающие вдалеке.
Как хочется, — нет, не проснуться,
Но в облака те окунуться,
Напиться из резного блюдца
Отвара трав на молоке…
И вот мы книгу отложили,
И продолжаем жить, как жили,
Как будто птицы не кружили
Над нами в небе голубом.
Всегда безропотно, искусство
Готово спать, сложить все буйства
На дно всех книг. Как это грустно
Ждать нас, забывшись горьким сном!..
Вопросы: "кто мы есть?", "откуда?",
"В чем жизни смысл?", и "чья причуда?",
"Она наука или чудо?" —
Не разрешаются легко.
Они — мишени пересуда,
Блестят, как мытая посуда,
И, целясь в них, мы все покуда
Лишь попадаем в молоко.
* * *
Читая Пелевина (рэп)
Владимир Прокопенко
Владимир Прокопенко
Чапай который год не спит,
Хлебает с кокаином спирт,
А рядом - с пулемётом - Анка.
Из глины этот пулемёт,
Кто понимает - тот поймёт,
А по-над пропастью во ржи
Летит афганская тачанка.
Вожжами правит Фаэтон,
Взорвётся сотня мегатонн,
А вдалеке маячит Разин:
То ли Андрей, то ли Степан...
На облучке - пропавший пан,
Вскипает возмущённый разум.
Пещера, тени, грек Платон,
Танцует осень вальс-бостон...
Но это, впрочем, Розенбаум.
Зато взлетают тиражи,
А если честно, не по лжи,
Пора кончать, пора по бабам.
* * *
Годы делу не помеха,
Если праведно оно.
Вы – боец! И Время эхом
Славословит Вас давно.
Мало вас таких горячих,
Светлых, умных и живых
Бог бросает в мир незрячих
Погибать за счастье их!
И как жалко по уходу!
И как хочется обнять
Вас… таких… кто за Свободу
В силах голову отдать!
Правда Ваша, не робея,
Не зачахнет под замком –
Прозвенит у Мавзолея
По-весеннему, как гром!
И давно истлеют в пепел
Вражьи кости и слова.
Только Ваш великий пепел
Захоронят ли едва!
Вы и пеплом к нам придёте,
Наш отличный муж и дед!
Песню жизни пропоёте,
Развернёте стяг Побед!
Развернёте Серп и Молот
В лике Солнца и Луны!
Русский кто, отважно-молод,
Ваши – дочери, сыны!
И тогда продолжим Стену –
Захороним пепел в срок!
А пока: по нашим венам
Гонит кровь и бьётся ток!..
* * *
Сергей Михайлович Восточный
Памяти Даниила Гранина
Памяти Даниила Гранина
Сообщество Поэзия Русского Мира
Не стало выдающегося Писателя современности, истинного Поэта России - руководителя Ленинградского отделения Союза писателей РСФСР, народного депутата СССР, члена бюро Ленинградского обкома КПСС, Героя Социалистического труда, Ветерана Великой Отечественной Войны, кавалера Ордена Александра Невского и Святого Андрея Первозванного, лауреата двух Ленинских Премий и Премии Президента России - Даниила Гранина...
Человек с Большой Буквы. Который Творил истинно, во имя Народа и Государства. Который служил Великой Стране. Который нашёл в себе мужество не уподобиться антисоветскому "диссидентству", сумев подняться над стадным инстинктом неприязни к Советской Державе и доказать: Писатель и Поэт МОЖЕТ и ДОЛЖЕН служить своей стране, верить во имя процветания народа!
Светлая память Писателю и Человеку...
Безоблачное небо Ленинграда
И горизонт несбывшейся мечты!
Мы верили в единство и отрадой
Расписаны уснувшие мосты...
Вдруг перестанет биться это сердце...
А книга - недописанной главой
Закроет романтическую дверцу
На главной для Страны передовой!
Роман пусть недописан, но наследьем
Моменты вдохновений и мечты!
В них - верою храним свою надежду
Для будущей российской красоты!
Писатель - Патриот особой касты,
Непокорён шаблонною пятой...
Он вечен вне времён и вечной властью
Пребудет в Светлой памяти - Герой.
* * *
Владимир Скиф
* * *
Владимир Скиф
АЛЕКСАНДР ВАМПИЛОВ
Во Господних селеньях, на райских лугах.
А родная земля – Александра любила,
Не желала никак, чтоб он жил в облаках.
Вот родной Кутулик. Посмотри и послушай:
Над родною землёй свет небесный разлит,
Снег скрипит во дворе,
как скрипит волокуша,
На которой он сено в Алари копнит.
Никуда от сибирских просторов не деться,
Никуда не уйти из родного двора.
Прозвенело, как лето сверкнувшее, детство,
За собою позвали Байкал, Ангара.
Из печали к нему птица Сирин летела,
Мельпомена за пьесою пьесу несла.
А со сцены волна, будто сабля свистела,
Полюбила сперва, а потом предала.
Шквал судьбы налетел,
как стремительный коршун,
Полыхнул из байкальской расщелины свет.
И Вампилов погиб меж грядущим и прошлым,
Будто пал со скалы своих зримых побед.
…Нынче бредит театр извращённой потехой,
Исчезает – тревогу хранящая – мысль.
Но Вампилов сияет не сбитою вехой,
Где высокие русские смыслы сошлись.
* * *
Владимир Лангуев
ПОСЛЕДНЯЯ ВСТРЕЧА
ПОСЛЕДНЯЯ ВСТРЕЧА
памяти Александра Вампилова
В дымном литкабаке,
где вовсю родиола вопила
гонорар обмывал драматург
неизвестный Вампилов.
А точнее сказать,
А то был лишь авансик, не боле.
Самый первый в Москве.
Из театра Ермоловой что ли?
И кричали: «Виват!»
над сидящим Вампиловым вставши,
два Володи и Коля
– друзья закадычные Саши.
Два Володи и Коля – поэты.
И это не слишком...
И к бармену текли на поднос трояки
из ермоловской скромной кассишки.
И кренились друзья, сходились
со Лионом веселым бокалы,
словно бы разгулялись здесь ветры
днепровские, волжские, ветры Байкала!
Кто там плачет навзрыд?
Кто там в зале истошно хохочет?
Подходи, кто сегодня безденежен,
выпить кто хочет?
Здесь залейся вина.
И ума дармового палаты!
Только так на Руси испокон
гонорар обмывают таланты!
О святая наивность писателей,
их откровений...
Каждый верит, что именно он
этой жизни единственный гений...
Потому и над рюмкой
в чаду сигаретном сопя,
каждый видит и слышит,
и чувствует только себя.
Сколько значит талант?
И попробуй измерь его мерой!
И к бармену летел на поднос
трояков дореформенных веер!
Чтобы всех недомеренных мерою этой
душа была рада
от Максименко Толи до Брухнова Марата.
А хмельной литкабак продолжал
и гудеть и крениться...
Ни к чему ему было, что кто-то
поддатый над мятой тетрадью склонился.
И зазря два Володи и Коля в толпу
неуемную шикали: «Тише...»
словно чувствовали, что их друг в жизни
больше уже никогда ничего не напишет,
что всего через ночь в забайкальские
дали умчит его «Ту»
ко всемирной известности
и в глухоту, в немоту...
* * *
Егор Александрович Исаев
Юрию Бондареву
Юрию Бондареву
То барахлит сердчишко…
Держись! Ты дед — по седине,
А по душе — мальчишка.
Давно остыл последний бой
В развалинах рейхстага,
А честь бойца всегда с тобой,
С тобой твоя присяга,
Живи, солдат, пока живой,
Не остывай на марше.
Салют тебе, наш рядовой!
Ура тебе, наш маршал!
* * *
Игорь Северянин
Алданов
Алданов
Будь то Разумовский иль Бетховен, –
Всегда изображаемый греховен,
И слабостей в нем всяческих завал.
Он ничего ни в ком не прозевал,
Как евнух, желчен и нахмуребровен.
Он людям в душах не простил часовен
Затем, что сам святыни не знавал…
Удушливых и ледяных пустынек
В нем безвоздушный воздух. Скрыт в нем циник,
Развенчивающий любой венец.
Тлетворное его прикосновенье
Губительно. Его грызет сомненье.
Он мудр, как может мудрым быть скопец.
Все уходило. Сам цветущий Крым
Уже задумывался об уходе.
В ошеломляемой людьми природе
Таилась жуть. Ставало все пустым.
И море посинелым и густым
Баском ворчало о людской свободе.
И солнце в безучастном небосводе
Светило умирающим живым.
Да, над людьми, в страданьях распростертых,
Глумливое светило солнце мертвых
В бессмысленно-живом своем огне,
Как злой дракон совсем из Сологуба,
И в смехе золотом все было грубо
Затем, что в каждом смерть была окне…
Они умеют с бурею бороться,
Влюбленные в морской ультрамарин,
Будь то изнеженный гардемарин
Иль, с сиплым басом, грубый, пьяный боцман.
Им глубь морей – не то же ль, что колодца
Глубь для крестьян? Пусть койки без перин, –
Их в каждом порте ждет восторг «смотрин»,
Им без хлопот туземка отдается…
Они плывут от гавани и – до,
Где офицеры подзовут ландо,
И на кривых ногах пойдут матросы
Искать в тавернах женщин и вина –
В немудрых радостях земного дна
Об океанском дне залить вопросы…
* * *
Исааку Бабелю, Артему Веселому,
Ивану Катаеву, Александру Лебеденко
Когда русская проза пошла в лагеря:
в лесорубы,
а кто половчей - в лекаря.
в землекопы,
а кто потолковей - в шоферы,
в парикмахеры или актеры,-
вы немедля забыли свое ремесло.
Прозой разве утешишься в горе!
Словно утлые щепки, вас влекло и несло,
вас качало поэзии море.
По утрам, до поверки, смирны и тихи,
вы на нарах писали стихи.
От бескормиц, как палки тощи и сухи,
вы на марше слагали стихи.
Из любой чепухи
вы лепили стихи.
Весь барак, как дурак, бормотал, подбирал
рифму к рифме и строку к строке.
То начальство стихом до костей пробирал,
то стремился излиться в тоске.
Ямб рождался из мерного боя лопат.
Словно уголь, он в шахтах копался.
Точно так же на фронте, из шага солдат,
он рождался
и в строфы слагался.
А хорей вам за пайку заказывал вор,
чтобы песня была потягучей,
чтобы длинной была, как ночной разговор,
как Печора и Лена - текучей.
Снова луг, да лес, да поле. Снова
Вдаль уходит Волга, как судьба.
Домик Соколова-Микитова,
Рубленая русская изба.
И опять с доски мемориальной,
С темных лип, с речных прозрачных вод
На тебя и памятью печальной,
И самим бессмертием пахнет.
Был во всей округе этой дивной
Ни зверью, ни птахам не чужой
Человек с большой, несуетливой,
Родниково-чистою душой.
Как он слышал жизненные токи
В каждой норке, гнездышке, дупле,
Зная все березки и сосенки
До морщинки малой на стволе.
В этом царстве солнечного света,
Буйных трав, могучих шумных крон
Каждая тропинка им воспета,
Каждый лучик им запечатлен.
Но когда на омуты и плесы
Долго он смотрел по вечерам,
Светлые мучительные слезы
Медленно катились по щекам.
И такою болью сердце ныло!
Гасла трубка, падала в траву.
Все, что пережил он, все, что было,
Возникало вновь, как наяву.
И смотрел он ясно и устало
На событья, лица, времена.
Сладких чаш пригублено немало,
Горькую - давно испил до дна.
На винтах взлетал, стоял на трапах,
Вдаль глядел, на посох опершись.
Все прошел. На цвет, на звук, на запах
И на тяжесть ведал эту жизнь.
Но в какой разлуке ни томился
И какой бы шторм его ни мял,
Совестью своей не поступился,
Золота души не разменял.
Был упрям, и резок, и доверчив,
Улыбался, хмурился, тужил.
Но сердечным звуком русской речи
Никогда лукавству не служил.
Силу знал и знал бессилье слова
В радости и горести земной.
В прозе Соколова-Микитова
Ясный свет поэзии самой.
И не зря, оставив шум московский,
Думами тревожными томим,
Так любил надорванный Твардовский
Посидеть у Волги рядом с ним.
Чтобы ветром солнечным прогреться,
Горизонт увидеть, облака.
Чтоб ухой рыбацкою обжечься,
Чтобы прикурить от костерка.
Чтобы, сняв журнальные оковы,
Пусть всего лишь на день, не на век,
Вдруг сказать: - Да знаете, какой вы
У России светлый человек!
Читая книгу, снова я реву,
И исчезает мирной жизни штиль...
О, сколько жертв невинных в этом рву,
О, как страдает гордая Рахиль.
Ей выжить нужно только для борьбы,
Чтобы спасти несчастный свой народ,
Тот, что по недомыслию судьбы
Уничтожает педантичный сброд.
Каким цинизмом нужно обладать,
Чтоб жертву перед выстрелом у рва
Сложить одежду в стопку заставлять,
Людей бросая в яму как дрова.
Как страшно ту картину представлять,
Когда нагих, испуганных детей
К себе покрепче прижимает мать,
Пытаясь их закрыть спиной своей.
А те, что в гетто истребляют их -
Не дикари, не чудища, отнюдь,
Их разум мог родить и мысль, и стих,
А нынче этот мозг рождает жуть.
Трудолюбивый, мыслящий народ,
Как можно с Кантом, Шиллером связать
То, что с пути вас сбил нацистский сброд
И смог войну вам эту навязать?
Читая, от бессилия реву,
И образы стоят передо мной:
Те, что погибли страшно в этом рву,
Встают, чтоб мир закрыть своей спиной.
Сергей Николаевич Ценский,
Живешь ты в глуши деревенской,
Но сделал столицею глушь ты:
Ты видишь весь мир из Алушты.
Теперь ты уж больше не Ценский,
А просто - Сергеев-Вселенский.
Владимиру Войновичу
Я этих мест не видела давно.
Душа во сне глядит в чужие край
на тех, моих, кого люблю, кого
у этих мест и у меня – украли.
Душе во сне Баварию глядеть
досуга нет – но и вчера глядела.
Я думала, когда проснулась здесь:
душе не внове будет взмыв из тела.
Так вот на что я променяла вас,
друзья души, обобранной разбоем.
К вам солнце шло. Мой день вчерашний гас.
Вы – за Окой, вон там, за тёмным бором.
И ваши слёзы видели в ночи
меня в Тарусе, что одно и то же.
Нашли меня и долго прочь не шли.
Чем сон нежней, тем пробужденье строже.
Вот новый день, который вам пошлю —
оповестить о сердца разрыванье,
когда иду по снегу и по льду
сквозь бор и бездну между мной и вами.
Так я вхожу в Ладыжино. Просты
черты красы и бедствия родного.
О, тётя Маня, смилуйся, прости
меня за всё, за слово и не-слово.
Прогорк твой лик, твой малый дом убог.
Моих друзей и у тебя отняли.
Всё слышу: «Не печалься, голубок».
Да мо́чи в сердце меньше, чем печали.
Окно во снег, икона, стол, скамья.
Ад глаз моих за рукавом я прячу.
«Ах, андел мой, желанная моя,
не плачь, не сетуй».
Сетую и плачу.
Андрею Битову
Отселева за тридевять земель
кто окольцует вольное скитанье
ночного сна? Наш деревенский хмель
всегда грустит о море-окияне.
Немудрено. Не так уж мы бедны,
когда весны событья утрясутся,
вокруг Тарусы явственно видны
отметины Нептунова трезубца.
Наш опыт старше младости земной.
Из чуд морских содеяны каменья.
Глаз голубой над кружкою пивной
из дальних бездн глядит высокомерно.
Вселенная – не где-нибудь, вся – тут.
Что достаётся прочим зреньям, если
ночь напролёт Юпитер и Сатурн
пекутся о занесшемся уезде.
Что им до нас? Они пришли не к нам.
Им недосуг разглядывать подробность.
Они всесущий видят океан
и волн всепоглощающих огромность.
Несметные проносятся валы.
Плавник одолевает время о́но,
и голову подъемлет из воды
всё то, что вскоре станет земноводно.
Лишь рассветёт – приокской простоте
тритон заблудший попадётся в сети.
След раковины в гробовой плите
уводит мысль ккуда-то дальше смерти.
Хоть здесь растёт – нездешнею тоской
клонима многознающая ива.
Но этих мест владычицы морской
на этот раз не назову я имя.
* * *
Андрею Битову
Ребёнка одевают. Он стоит
и сносит – недвижимый, величавый —
угодливость приспешников своих,
наскучив лестью челяди и славой.
У вешалки, где церемониал
свершается, мы вместе провисаем,
отсутствуем. Зеницы минерал
до-первобытен, свеж, непроницаем.
Он смотрит вдаль, поверх услуг людских.
В разъятый пух продеты кисти, локти.
Побыть бы им. Недолго погостить
в обители его лилейной плоти.
Предаться воле и опеке сил
лелеющих. Их укачаться зыбкой.
Сокрыться в нём. Перемешаться с ним.
Стать крапинкой под рисовой присыпкой.
Эй, няньки, мамки, кумушки, вы что
разнюнились? Быстрее одевайте!
Не дайте, чтоб измыслие вошло
поганым войском в млечный мир дитяти.
Для посягательств прыткого ума
возбранны створки замкнутой вселенной.
Прочь, самозванец, званый, как чума,
тем, что сияло и звалось Сиеной.
Влекут рабы ребёнка паланкин.
Журчит зурна. Порхает опахало.
Меня – набег недуга полонил.
Всю ночь во лбу неслось и полыхало.
Прикрыть глаза. Сна гобелен соткать.
Разглядывать, не нагляжусь покамест.
Палаццо Пикколомини в закат
водвинутость и вогнутость, покатость,
объятья нежно-каменный зажим
вкруг зрелища: резвится мимолётность
внутри, и Дева-Вечность возлежит,
изгибом плавным опершись на локоть.
Сиены площадь так нарёк мой жар,
это его наречья идиома.
Оставим площадь – вечно возлежать
прелестной девой возле водоёма.
Врач смущена: – О чём вы? – Ни о чём.
В разор весны ступаю я с порога
не сведущим в хожденье новичком.
– Но что дитя? – Дитя? Дитя здорово.
Я слежу за человеком,
Уходящим навсегда.
Спят, измаянные веком,
На рассвете города.
Был он славным и заметным
Горожанином –
И вот
Навсегда уходит этим
Переулком в небосвод.
С далью скоро он сольётся,
Заступая за черту,
Где потом родится солнце,
Набирая высоту.
Он уходит безвозвратно,
Не последний из мужей,
Повторяясь многократно
В окнах первых этажей.
Не касается, быть может,
Тротуара пилигрим,
Чтобы сна не потревожить
Современникам былым.
Равномерно дышат люди,
В такт биению сердец,
Чтоб, когда его не будет,
Пробудиться наконец.
Встанут, постоят у двери,
И, прищурившись на свет,
Неожиданность потери
Тот поймёт,
А этот – нет...
Он уходит в небо круто.
Еле сдерживаю крик.
Вот ещё одна минута,
Полминуты...
Через миг
У него стечёт по векам
Запоздалая звезда.
Я прощаюсь с человеком,
Уходящим навсегда.
Был ноябрь,
но первые числа,
Был мороз,
но не было снега,
Было много второго смысла.
И лежал Александр Альфредыч,
Все еще не избыв печали,
И оратор был каждый
сведущ,
Но, однако, они молчали
И про верстки,
и про рассыпки,
Что надежнее, чем отрава,
Что погиб человек
от сшибки,
Хоть онколог наплел:
от рака.
...Ровно через седьмую века —
Десять лет и четыре года —
Наконец, печатают Бека
И в театры толкают с ходу.
Вновь звезда ему засияла,
Предрекает горы успеха —
И спектакли,
и сериалы...
Но не будет живого Бека.
И не ведает Бек сожженный
О таком своем часе звездном
И, в тоску свою погруженный,
Счет ведет
рассыпкам и версткам.
...Я судьбу его нынче вспомнил,
Я искал в ней скрытого толка,
Но единственно,
что я понял:
Жить в России надобно долго.
* * *
Недоговорили, недоспорили,
Хоть с хрущевских говорили пор,
А на Вашей новой территории
Не могу продолжить с Вами спор.
Длинные неистовые диспуты
Вовсе не о поиске пути
И немыслимой российской истины,
Днем с огнем которой не найти;
Долгие дискуссии по проводу
Не о долге и не о правах,
Не о счетах к Берии—Андропову,
Больше — о поэтах и стихах.
Всякий раз опять, сначала, сызнова,
Под подслушек заунывный свист,
Утверждали наше разномыслие,
Что надежней было всех единств.
Недоговорили, недоспорили...
И теперь, в недолгий перерыв,
Я на прежней маюсь территории,
Недоспорив, недоговорив.
Как евнух, желчен и нахмуребровен.
Он людям в душах не простил часовен
Затем, что сам святыни не знавал…
Удушливых и ледяных пустынек
В нем безвоздушный воздух. Скрыт в нем циник,
Развенчивающий любой венец.
Тлетворное его прикосновенье
Губительно. Его грызет сомненье.
Он мудр, как может мудрым быть скопец.
* * *
Игорь Северянин
Шмелев
Шмелев
Уже задумывался об уходе.
В ошеломляемой людьми природе
Таилась жуть. Ставало все пустым.
И море посинелым и густым
Баском ворчало о людской свободе.
И солнце в безучастном небосводе
Светило умирающим живым.
Да, над людьми, в страданьях распростертых,
Глумливое светило солнце мертвых
В бессмысленно-живом своем огне,
Как злой дракон совсем из Сологуба,
И в смехе золотом все было грубо
Затем, что в каждом смерть была окне…
* * *
Игорь Северянин
Станюкович
Станюкович
Влюбленные в морской ультрамарин,
Будь то изнеженный гардемарин
Иль, с сиплым басом, грубый, пьяный боцман.
Им глубь морей – не то же ль, что колодца
Глубь для крестьян? Пусть койки без перин, –
Их в каждом порте ждет восторг «смотрин»,
Им без хлопот туземка отдается…
Они плывут от гавани и – до,
Где офицеры подзовут ландо,
И на кривых ногах пойдут матросы
Искать в тавернах женщин и вина –
В немудрых радостях земного дна
Об океанском дне залить вопросы…
* * *
Борис Слуцкий
ПРОЗАИКИ
Исааку Бабелю, Артему Веселому,ПРОЗАИКИ
Ивану Катаеву, Александру Лебеденко
Когда русская проза пошла в лагеря:
в лесорубы,
а кто половчей - в лекаря.
в землекопы,
а кто потолковей - в шоферы,
в парикмахеры или актеры,-
вы немедля забыли свое ремесло.
Прозой разве утешишься в горе!
Словно утлые щепки, вас влекло и несло,
вас качало поэзии море.
По утрам, до поверки, смирны и тихи,
вы на нарах писали стихи.
От бескормиц, как палки тощи и сухи,
вы на марше слагали стихи.
Из любой чепухи
вы лепили стихи.
Весь барак, как дурак, бормотал, подбирал
рифму к рифме и строку к строке.
То начальство стихом до костей пробирал,
то стремился излиться в тоске.
Ямб рождался из мерного боя лопат.
Словно уголь, он в шахтах копался.
Точно так же на фронте, из шага солдат,
он рождался
и в строфы слагался.
А хорей вам за пайку заказывал вор,
чтобы песня была потягучей,
чтобы длинной была, как ночной разговор,
как Печора и Лена - текучей.
* * *
Игорь Ляпин
СЫН РОССИИ
Снова луг, да лес, да поле. СноваВдаль уходит Волга, как судьба.
Домик Соколова-Микитова,
Рубленая русская изба.
И опять с доски мемориальной,
С темных лип, с речных прозрачных вод
На тебя и памятью печальной,
И самим бессмертием пахнет.
Был во всей округе этой дивной
Ни зверью, ни птахам не чужой
Человек с большой, несуетливой,
Родниково-чистою душой.
Как он слышал жизненные токи
В каждой норке, гнездышке, дупле,
Зная все березки и сосенки
До морщинки малой на стволе.
В этом царстве солнечного света,
Буйных трав, могучих шумных крон
Каждая тропинка им воспета,
Каждый лучик им запечатлен.
Но когда на омуты и плесы
Долго он смотрел по вечерам,
Светлые мучительные слезы
Медленно катились по щекам.
И такою болью сердце ныло!
Гасла трубка, падала в траву.
Все, что пережил он, все, что было,
Возникало вновь, как наяву.
И смотрел он ясно и устало
На событья, лица, времена.
Сладких чаш пригублено немало,
Горькую - давно испил до дна.
На винтах взлетал, стоял на трапах,
Вдаль глядел, на посох опершись.
Все прошел. На цвет, на звук, на запах
И на тяжесть ведал эту жизнь.
Но в какой разлуке ни томился
И какой бы шторм его ни мял,
Совестью своей не поступился,
Золота души не разменял.
Был упрям, и резок, и доверчив,
Улыбался, хмурился, тужил.
Но сердечным звуком русской речи
Никогда лукавству не служил.
Силу знал и знал бессилье слова
В радости и горести земной.
В прозе Соколова-Микитова
Ясный свет поэзии самой.
И не зря, оставив шум московский,
Думами тревожными томим,
Так любил надорванный Твардовский
Посидеть у Волги рядом с ним.
Чтобы ветром солнечным прогреться,
Горизонт увидеть, облака.
Чтоб ухой рыбацкою обжечься,
Чтобы прикурить от костерка.
Чтобы, сняв журнальные оковы,
Пусть всего лишь на день, не на век,
Вдруг сказать: - Да знаете, какой вы
У России светлый человек!
* * *
И исчезает мирной жизни штиль...
О, сколько жертв невинных в этом рву,
О, как страдает гордая Рахиль.
Ей выжить нужно только для борьбы,
Чтобы спасти несчастный свой народ,
Тот, что по недомыслию судьбы
Уничтожает педантичный сброд.
Каким цинизмом нужно обладать,
Чтоб жертву перед выстрелом у рва
Сложить одежду в стопку заставлять,
Людей бросая в яму как дрова.
Как страшно ту картину представлять,
Когда нагих, испуганных детей
К себе покрепче прижимает мать,
Пытаясь их закрыть спиной своей.
А те, что в гетто истребляют их -
Не дикари, не чудища, отнюдь,
Их разум мог родить и мысль, и стих,
А нынче этот мозг рождает жуть.
Трудолюбивый, мыслящий народ,
Как можно с Кантом, Шиллером связать
То, что с пути вас сбил нацистский сброд
И смог войну вам эту навязать?
Читая, от бессилия реву,
И образы стоят передо мной:
Те, что погибли страшно в этом рву,
Встают, чтоб мир закрыть своей спиной.
* * *
Самуил Маршак
С. Н. Сергееву-Ценскому. К юбилею
Сергей Николаевич Ценский,С. Н. Сергееву-Ценскому. К юбилею
Живешь ты в глуши деревенской,
Но сделал столицею глушь ты:
Ты видишь весь мир из Алушты.
Теперь ты уж больше не Ценский,
А просто - Сергеев-Вселенский.
* * *
Белла Ахмадулина
ЛАДЫЖИНО
Владимиру ВойновичуБелла Ахмадулина
ЛАДЫЖИНО
Я этих мест не видела давно.
Душа во сне глядит в чужие край
на тех, моих, кого люблю, кого
у этих мест и у меня – украли.
Душе во сне Баварию глядеть
досуга нет – но и вчера глядела.
Я думала, когда проснулась здесь:
душе не внове будет взмыв из тела.
Так вот на что я променяла вас,
друзья души, обобранной разбоем.
К вам солнце шло. Мой день вчерашний гас.
Вы – за Окой, вон там, за тёмным бором.
И ваши слёзы видели в ночи
меня в Тарусе, что одно и то же.
Нашли меня и долго прочь не шли.
Чем сон нежней, тем пробужденье строже.
Вот новый день, который вам пошлю —
оповестить о сердца разрыванье,
когда иду по снегу и по льду
сквозь бор и бездну между мной и вами.
Так я вхожу в Ладыжино. Просты
черты красы и бедствия родного.
О, тётя Маня, смилуйся, прости
меня за всё, за слово и не-слово.
Прогорк твой лик, твой малый дом убог.
Моих друзей и у тебя отняли.
Всё слышу: «Не печалься, голубок».
Да мо́чи в сердце меньше, чем печали.
Окно во снег, икона, стол, скамья.
Ад глаз моих за рукавом я прячу.
«Ах, андел мой, желанная моя,
не плачь, не сетуй».
Сетую и плачу.
* * *
Белла Ахмадулина
ОТСЕЛЕВА ЗА ТРИДЕВЯТЬ ЗЕМЕЛЬ…
Андрею БитовуОТСЕЛЕВА ЗА ТРИДЕВЯТЬ ЗЕМЕЛЬ…
Отселева за тридевять земель
кто окольцует вольное скитанье
ночного сна? Наш деревенский хмель
всегда грустит о море-окияне.
Немудрено. Не так уж мы бедны,
когда весны событья утрясутся,
вокруг Тарусы явственно видны
отметины Нептунова трезубца.
Наш опыт старше младости земной.
Из чуд морских содеяны каменья.
Глаз голубой над кружкою пивной
из дальних бездн глядит высокомерно.
Вселенная – не где-нибудь, вся – тут.
Что достаётся прочим зреньям, если
ночь напролёт Юпитер и Сатурн
пекутся о занесшемся уезде.
Что им до нас? Они пришли не к нам.
Им недосуг разглядывать подробность.
Они всесущий видят океан
и волн всепоглощающих огромность.
Несметные проносятся валы.
Плавник одолевает время о́но,
и голову подъемлет из воды
всё то, что вскоре станет земноводно.
Лишь рассветёт – приокской простоте
тритон заблудший попадётся в сети.
След раковины в гробовой плите
уводит мысль ккуда-то дальше смерти.
Хоть здесь растёт – нездешнею тоской
клонима многознающая ива.
Но этих мест владычицы морской
на этот раз не назову я имя.
* * *
Белла Ахмадулина
ОДЕВАНИЕ РЕБЁНКА
Андрею БитовуОДЕВАНИЕ РЕБЁНКА
Ребёнка одевают. Он стоит
и сносит – недвижимый, величавый —
угодливость приспешников своих,
наскучив лестью челяди и славой.
У вешалки, где церемониал
свершается, мы вместе провисаем,
отсутствуем. Зеницы минерал
до-первобытен, свеж, непроницаем.
Он смотрит вдаль, поверх услуг людских.
В разъятый пух продеты кисти, локти.
Побыть бы им. Недолго погостить
в обители его лилейной плоти.
Предаться воле и опеке сил
лелеющих. Их укачаться зыбкой.
Сокрыться в нём. Перемешаться с ним.
Стать крапинкой под рисовой присыпкой.
Эй, няньки, мамки, кумушки, вы что
разнюнились? Быстрее одевайте!
Не дайте, чтоб измыслие вошло
поганым войском в млечный мир дитяти.
Для посягательств прыткого ума
возбранны створки замкнутой вселенной.
Прочь, самозванец, званый, как чума,
тем, что сияло и звалось Сиеной.
Влекут рабы ребёнка паланкин.
Журчит зурна. Порхает опахало.
Меня – набег недуга полонил.
Всю ночь во лбу неслось и полыхало.
Прикрыть глаза. Сна гобелен соткать.
Разглядывать, не нагляжусь покамест.
Палаццо Пикколомини в закат
водвинутость и вогнутость, покатость,
объятья нежно-каменный зажим
вкруг зрелища: резвится мимолётность
внутри, и Дева-Вечность возлежит,
изгибом плавным опершись на локоть.
Сиены площадь так нарёк мой жар,
это его наречья идиома.
Оставим площадь – вечно возлежать
прелестной девой возле водоёма.
Врач смущена: – О чём вы? – Ни о чём.
В разор весны ступаю я с порога
не сведущим в хожденье новичком.
– Но что дитя? – Дитя? Дитя здорово.
* * *
Олег Дмитриев
Памяти Юрия Трифонова
Я слежу за человеком,Памяти Юрия Трифонова
Уходящим навсегда.
Спят, измаянные веком,
На рассвете города.
Был он славным и заметным
Горожанином –
И вот
Навсегда уходит этим
Переулком в небосвод.
С далью скоро он сольётся,
Заступая за черту,
Где потом родится солнце,
Набирая высоту.
Он уходит безвозвратно,
Не последний из мужей,
Повторяясь многократно
В окнах первых этажей.
Не касается, быть может,
Тротуара пилигрим,
Чтобы сна не потревожить
Современникам былым.
Равномерно дышат люди,
В такт биению сердец,
Чтоб, когда его не будет,
Пробудиться наконец.
Встанут, постоят у двери,
И, прищурившись на свет,
Неожиданность потери
Тот поймёт,
А этот – нет...
Он уходит в небо круто.
Еле сдерживаю крик.
Вот ещё одна минута,
Полминуты...
Через миг
У него стечёт по векам
Запоздалая звезда.
Я прощаюсь с человеком,
Уходящим навсегда.
* * *
Владимир Корнилов
ПАМЯТИ А. БЕКА
Помню, как хоронили Бека.Был ноябрь,
но первые числа,
Был мороз,
но не было снега,
Было много второго смысла.
И лежал Александр Альфредыч,
Все еще не избыв печали,
И оратор был каждый
сведущ,
Но, однако, они молчали
И про верстки,
и про рассыпки,
Что надежнее, чем отрава,
Что погиб человек
от сшибки,
Хоть онколог наплел:
от рака.
...Ровно через седьмую века —
Десять лет и четыре года —
Наконец, печатают Бека
И в театры толкают с ходу.
Вновь звезда ему засияла,
Предрекает горы успеха —
И спектакли,
и сериалы...
Но не будет живого Бека.
И не ведает Бек сожженный
О таком своем часе звездном
И, в тоску свою погруженный,
Счет ведет
рассыпкам и версткам.
...Я судьбу его нынче вспомнил,
Я искал в ней скрытого толка,
Но единственно,
что я понял:
Жить в России надобно долго.
* * *
Владимир Корнилов
Л. К. Чуковской
Недоговорили, недоспорили,Л. К. Чуковской
Хоть с хрущевских говорили пор,
А на Вашей новой территории
Не могу продолжить с Вами спор.
Длинные неистовые диспуты
Вовсе не о поиске пути
И немыслимой российской истины,
Днем с огнем которой не найти;
Долгие дискуссии по проводу
Не о долге и не о правах,
Не о счетах к Берии—Андропову,
Больше — о поэтах и стихах.
Всякий раз опять, сначала, сызнова,
Под подслушек заунывный свист,
Утверждали наше разномыслие,
Что надежней было всех единств.
Недоговорили, недоспорили...
И теперь, в недолгий перерыв,
Я на прежней маюсь территории,
Недоспорив, недоговорив.
* * *
Борис Чичибабин
СОЖАЛЕНИЕ
Я грех свячу тоской.СОЖАЛЕНИЕ
Мне жалко негодяев —
как Алексей Толстой
и Валентин Катаев.
Мне жаль их пышных дней
и суетной удачи:
их сущность тем бедней,
чем видимость богаче.
Их сок ушел в песок,
чтоб, к веку приспособясь,
за лакомый кусок
отдать талант и совесть.
Их светом стала тьма,
их ладом стала заметь,
но им палач — сама
тревожливая память.
Кто знает, сколько раз,
возвышенность утратив,
в них юность отреклась
от воздуха и братьев.
Как страшно быть шутом
на всенародных сценах —
и вызывать потом
безвинно убиенных.
В них роскошь языка —
натаска водолея —
судила свысока
Платонова Андрея.
(О нем, чей путь тернист,
за чаркою растаяв,
«Какой же он стилист?» —
обмолвился Катаев.)
Мне жаль их все равно.
Вся мера их таланта —
известная давно
словесная баланда.
Им жарко от наград,
но вид у них отечен,
и щеки их горят
от призрачных пощечин.
Безжизненные пни,
разляписто-убоги,
воистину они —
знамение эпохи…
Я слезы лью о двух,
но всем им нет предела,
чей разложился дух
скорей, чем плоть истлела
и умерло Лицо,
себя не узнавая,
под трупною ленцой
льстеца и краснобая.
* * *
Виктор Тимофеев
РЕКВИЕМ ВАЛЕНТИНУ ПИКУЛЮ
Сердце сжал раскалённый тяжёлый туман.
Не помогут уже ни любовь, ни бесстрашье.
И ушёл без него новых дней караван,
а моряк ошвартован навек – во вчерашнем.
Жизнь его – как единождный рейс штормовой,
где один лишь Господь-Вседержитель –
Работа,
по законам победы над слабым собой,
по заветным уставам российского флота.
…Был в блокаде, в семнадцать – закончил войну,
не мальчишкой – мужчиной, огонь повидавшим.
И того бы хватило на жизнь не одну.
Ведь хватило – за Родину доблестно павшим.
Ну а он продолжал этот рейс штормовой,
и замена нашлась океанским невзгодам:
всероссийская мука, нужда, градобой –
до конца, до последнего дня, до ухода.
От Балтийских валов – до Курильской гряды,
от полуночных вод – до руин Сталинграда
он прошёл – и дорогами флотской страды,
и земными путями средь пыли и смрада.
Ради этого стоило каторжно жить
и, терпя, не стонать, не валяться недужно…
Недруг – реквием думал России сложить,
он ей – оду сложил, сослужил свою службу.
Он остался, упав под тяжёлый туман,
и прощальную песню ветра пробасили.
Но уходит вперёд его книг караван,
вывозя, продолжая, спасая Россию.
Так неужто мужчин не осталось уже,
честь имеющих, видящих русскую долю,
чтоб со шпагой в руке и с Россией в душе
поддержать её участь судьбой молодою?
Где вы, юнги России, удалый народ?
Новый шторм начался… Впереди – передряги.
Флотоводцы! Матросы! Готовьтесь в поход!
Собирайтесь под славные русские стяги!
* * *
Борис Чичибабин
ВОСПОМИНАНИЕ ОБ ЭРЕНБУРГЕ
От нечестивых отмолчится,ВОСПОМИНАНИЕ ОБ ЭРЕНБУРГЕ
а вопрошающих научит
Илья Григорьевич, мальчишка,
всему великому попутчик.
Ему, как пращуру, пращу бы —
и уши ветром просвистите.
Им век до веточки прощупан,
он — озорник и просветитель.
Чтоб не совела чайка-совесть,
к необычайному готовясь,
чтоб распознать ихтиозавра
в заре светающего завтра.
Седьмой десяток за плечами,
его и жгли и запрещали,
а он, седой, все так же молод —
и ничего ему не могут.
Ему сопутствуют, как видно,
едва лишь путь его начался,
любовь мазил и вундеркиндов
и подозрительность начальства.
Хоть век немало крови попил,
а у жасмина нежен стебель,
и струйки зыблются, и тепел
из трубки высыпанный пепел.
И мудрость хрупкая хранится,
еще не понятая всеми,
в тех разношерстных, чьи страницы
переворачивает время.
И чувство некое шестое
вбирает мира темный трепет.
Он знает более, чем стоит,
и проговариваться дрейфит.
Я все грехи его отрину
и не презрю их по-пустому
за то, что помнит он Марину
и верен свету золотому.
Таимой грустью воспаривши
в своем всезнанье одиноком,
легко ли помнить о Париже
у хмурого Кремля под боком?
Чего не вытерпит бумага!
Но клятвы юности исполнит
угомонившийся бродяга,
мечтатель, Соловей-разбойник.
Сперва поэт, потом прозаик,
неистов, мудр, великолепен,
он собирает и бросает,
с ним говорят Эйнштейн и Ленин.
Он помнит столько погребенных
и, озарен багряным полднем,
до барабанных перепонок
тревогой века переполнен.
Не знаю, верит ли он в Бога,
но я люблю такие лица —
они святы, как синагога.
Мы с ним смогли б договориться.
* * *
Когда родиться, и когда уйти,
Когда бойцу поставить ногу в стремя,
Чтоб встать у супостата на пути
Когда пройти по вспаханному полю,
И щедрою крестьянской рукой
Посеять хлеб, чтоб позже колос полный
Принес достаток людям и покой.
Отцы и деды, что когда – то жили
В кровавые, лихие времена
За наше счастье головы сложили
Оставив этот мир в наследство нам
И потому, от века и до века,
Чтоб в трудный час не изменить себе,
Так важно оставаться человеком
В поступках, в мыслях, в жизни и в судьбе.
Комментариев нет:
Отправить комментарий