ЕСЕНИН И КЛЕОПАТРА
(Балет в стихах)
Спокоен,
Спокоен Сфинкс,
Спокоен Сфинкс в долине,
Спокоен Сфинкс в долине пирамид…
Клеопатра:
Входи, Серёжа, прыгай на тахту.
Тебе, уставшему от зноя и от скуки,
Наверное, уже невмоготу
Ночные беспричинные прогулки?
Есенин:
Ценю твой юмор, славная царица,
Но пленник твой -- не жертва этикета,
Лечь при тебе – во сне мне не приснится
И, не роняя звания поэта,
С тобой, непревзойдённой, я на ты
Лишь потому, что искренне отныне
Созвездие ума и красоты
Боготворю, как Музу и богиню.
В плену её который уже день
Среди занятной музыки и танцев,
Без цели продолжаю я скитаться,
Не называя скукой свою лень.
(Пожалуй, не мешало бы присесть,
Забыв непритязательную честь.)
По поводу жары, возможно, ты права,
Навряд ли к ней любовь я обнаружу,
Как ты к морозу, стоит лишь едва
Тебе в твоих одеждах выйти в стужу.
Клеопатра:
Хочу сказать, костюм мой по сезону,
А ты в одном и том же столько дней
В нём выглядишь рабов моих бедней,
Да и смешным, похожим на ворону.
Чудесную тебе найду я ткань
Из голубого с позолотой шёлка,
Надеть её – нужна одна заколка
С фантазией. Скорее перестань
Скрывать от взглядов мускулистый стан.
Есенин:
Прости, великодушная царица,
Но я не голозадый басурман,
Чтоб в лоскуты несчастные рядиться.
Или ты хочешь, чтоб я танцевал,
Подобно этим полуголым теням
И тенью влился в бесконечный бал,
Отдавшись целиком тупым движеньям?
Клеопатра:
Наивное сужденье простака
С глазами затрапезного гуляки!
Ну, как ему понять судьбы грядущей знаки
В полёте вкруг свечи ночного мотылька?
И что ему дано познать в рисунке танца
Невинных жриц, прислужниц бога Ра?
Глазам потусторонним иностранца
Пустою кажется их общая игра.
Но нет! Спектакль пророчащих весталок
Не примитивный танец, я признаюсь,
Без репетиций и буквальных палок
Не создаются танцы. И, как парус,
Что, оживая под незримым ветром,
Влечёт корабль в мир новых берегов,
Так озарённые полночным лунным светом
Послушницы предвидящих богов
Пророчествуют построеньем тел
Сокрытые завесой тайны лет
И тот, всему положенный предел,
Что ждёт нас всех. Мне странно, что поэт
Не может прочитать в живой картине
Смысл действа, находясь в его же сердцевине.
Есенин:
Что ж, если так, скорей открой секрет,
Как можно мне распорядиться труппой
Без языка и пантомимы глупой,
Чтоб мой заказ исполнила она?
Клеопатра:
Нет проще ничего. Когда взойдёт луна,
Достаточно произнести вслух имя
Того, судьбу чью пожелаешь знать
И танцы сокровенной пантомимы
Останется лишь чувствами читать.
Я ухожу. Час близок к полнолунью.
Тебе везёт, проверить можешь лгунью.
Есенин:
И в самом деле, вряд ли я рискую,
И нечего, пожалуй, мне терять
Царицу танца вспомню я другую,
Которую рабыням не сыграть,
Но пусть кордебалет раздвинет времена
Движеньями немого разговора
Что с ней теперь. Жива ли, где она? .
Ну что же, вот вам имя:
ИЗИДОРА!
Застало имя, видно, жриц врасплох
И почему их лица полны страха?
И этот вихревой переполох, --
Не танец, а раскрученная плаха…
Клеопатра:
Что происходит, чьё назвал ты имя?
Есенин:
Изидоры…
Клеопатра:
Как смел, ничтожный раб,
Жену Озириса ты называть интимно??
Есенин:
Она моя жена, она богиня танца…
Клеопатра:
Безумен ты или безумно храбр,
Нет времени с тобою препираться,
Немедленно я прекращаю действо,
С богинею Изидой мне не в пору
Вступать в непредсказуемую ссору.
Есенин:
Я не предвидел каверзных последствий
Могу назвать супругу для повтора,
Коль сказанное вызвало вулкан, .
Иначе…
Клеопатра:
Говори скорей!
Есенин:
ДУНКАН!
Клеопатра:
Оставлю я тебя наедине
С интимным колдовским повествованьем.
Надеюсь, больше не придётся мне
Вторгаться в танец с гневным восклицаньем.
Есенин:
Подумать только, как она похожа!
Причёска огненная, синие глаза,
Ожгла меня невольная слеза.
Прочь, чёрный шарф! Прошёл мороз по коже.
Могла бы Дунька пожалеть меня!
Спасибо ей, в другом кружится танце
Подвластный колдовству кордебалет.
Но чёрный шарф опасно трепетаться
Вкруг шеи продолжает… Нет! О, нет!
Довольно! Я прошу: “Остановитесь,
Свою вы отработали повинность!".
Клеопатра:
Ну что, мой друг, ты, кажется, взволнован
Увиденным и смыслом представленья.
Есенин:
Быть может, шарфом я задет был снова,
С ним связаны прямые униженья ,
Главы семьи, но я был потрясён
Разыгранным весталками сюжетом,
Когда танцовщица, борясь со злым предметом,
Лишалась сил, словно впадая в сон.
Причина есть, я танцами разбит,
Как самый разнесчастный инвалид,
Прервавший сон свой мукою протезной.
Клеопатра:
Надеюсь, вскоре будешь ты здоров,
Что может быть, поведай мне, полезней
Жить во дворце, где тысячи рабов
Готовы угодить любым твоим веленьям,
На выбор вина поднести и фрукты,
Умащивать божественным елеем
Волшебных масел. На коврах уютных
Обвеивать тебя роскошным опахалом,
Купать в бассейне с розовой водою.
А ты вновь недоволен ритуалом
Гостеприимства. Дерзок предо мною.
Скажи, в чём дело? Ты ли не польщён
Вниманием божественной царицы?
Или других припоминаешь жён,
Тех, на которых ты успел жениться?
Есенин:
Что вспоминать мне кроме их нотаций?
Клеопатра:
Ужели все они как на одно лицо?
Ведь были и художества и танцы,
И всем - стихи, а мне хоть письмецо
Хотя б две-три строки на розовом рулоне
Папируса послал бы со слугою.
Напрасно я ждала. Ты предпочёл на лоне
В тени маслин красавицей другою,
Желанием пылая, вдохновляться.
Скажи, чем ты отметил этот месяц:
Стихами или беспробудным пьянством?
Есенин:
Да что здесь пить? Бальзамовые смеси,
Те что в меня втирают словно в труп?
Царица, знай, что не настолько глуп
Твой пленник, и ему здесь интересней:
Любви уроки брать у египтянок
И опыт свой дарить им без утаек,
В ответных скромных ласках разглядев
На лицах смуглых, стыд рязанских дев.
Клеопатра:
Ты мне об этом говоришь открыто,
Чтоб досадить возлюбленной царице?
Надеялась я, что тебе не спится,
Что ты с поэмою о божестве Египта
Торопишься предстать в интимном будуаре,
Но вместо дорогого манускрипта,
Любви открывшейся обещанного дара,
Несёшь молчанье мне. Или моя награда
Должна опережать стихи. Где правда?
Есенин:
Да будь я трижды турок иль татарин
Чего мне не насытиться дарами,
Которыми без сна ночами, днями
Меня балуют девы. Между нами,
Они царицы и моложе и милей…
Клеопатра:
Не смей так обо мне, безбожный дуралей!
Царице молодость дарована богами
И только боги могут изменять
Счёт лет моих. Да как тебе понять,
Что не сравниться никому с богиней
Полуночными страстными глазами,
Умом, ниспосланным самими небесами,
Гармонией лица и совершенством линий
Тугого тела в золотых одеждах.
Не грезить мною может лишь невежда
Или слепец… Скорей проси прощенья,
Чтоб не вымаливал ты, спохватясь, пощаду!
Я жду …
Есенин:
Добро бы с угощенья
Мне взяться за перо и сочинить балладу,
А в прозе я и с трезвой головой,
Считай, заранее уже едва живой.
Ах, Клеопатра Львовна, не сердись,
Петь по заказу - вот не мой девиз
И красота твоя в рубинах и алмазах
Так далека в своих нарядах праздных
Моей крестьянской Музе, что она
Молчит подавленно…
Клеопатра:
Так выпей же вина!
Есенин:
Царица, ни с того и ни с сего
Не осушу я твоего бокала,
Я пью от ревности, от бешеного жала
И с лезвием в груди смертельного кинжала,
На грани жизни, разума на грани,
Выплёскиваю крик своей души
На уши изб в российской глухомани,
Далёкой от интриг в надуманном романе.
И ты, божественная, трижды хоть пляши,
Строки к твоим ногам не упадёт,
Но чтобы растаял в моём сердце лёд,
Попробуй мою душу иссуши,
Чаруя, моё сердце потроши
От памяти, от пустоты беспамятств
От упоённости тщеславием покамест
Я здесь.
Клеопатра:
Ну что ж. Я твой каприз исполню
Не унижением себя, не театральной ролью,
Но ты с лихвой получишь от богини,
Всё то, что не хватает тебе ныне.
И знай, неблагодарный мой бездельник,
Перед тобою явится соперник.
И хватит мне играть с тобой в игрушки.
Посмотрим, кто сильней…
Есенин:
Неужто, Пушкин?
Какой сюрприз! Вот это будет встреча!
Я в нетерпенье. Счастлив бесконечно!
Клеопатра:
Не радуйся, весёлый хулиган,
Свиданью с коронованным поэтом,
Одна строка его неколебимым светом
Затмит любой твой стих или роман.
Есенин:
Не буду спорить. Признаюсь заранее,
Учился у него и восхищался,
Да только в балалаечной Рязании
Он мало кому песенным казался.
Клеопатра:
Об этом с Пушкиным ты сам поговори,
Хотя навряд ли будет он с терпеньем
Твои воспринимать земные песнопенья
Ну, вот и он. Оставлю вас вдвоём,
Есенин:
Надеюсь, мы друг друга не побьём…
Ну, здравствуй, Пушкин, вот моя рука
Российского поэта-мужика!
Пушкин:
Как так? Вы не закончили лицея?
Есенин:
Деревню выдаю в своём лице я.
Вообще-то, нет, я родом из села,
Тогда церквушка в нём ещё была…
Пушкин:
Был Божий храм? Так где же он теперь?
Есенин:
Давно уж отскрипела его дверь,
Писали мне, что он сгорел дотла
Серед пасхальной праздничной недели.
Пушкин:
А где ж миряне? Где топор, пила?
Или леса дубами оскудели?
Пусть из деревни Вы или села,
Мне всё равно… Вы не Шекспир, не Байрон…
Есенин:
Я, слава Богу, не с чужбины барин
Ну что с того, что предки от сохи,
Когда мне снятся русские стихи?
Есенин, Ваш слуга, крещением – Сергей,
Московских улиц я кончал лицей.
И что нам вспоминать какую-то учёбу
Грамматике с таблицей умноженья?
Да мы уже родня по Пугачёву,
По дрожи сердца, по головокруженью
От слова русского в стихах оно иль в прозе,
И пусть тем словом загорались врозь мы,
Не с ним ли мы в костёр самосожженья
Бросали свои родственные души, –
Вы в Питере, а я – вблизи Криуши.
Но это ведь та самая Россия,
Которая пристрелит иль задушит.
Что скажет поэтический Мессия?
Пушкин:
Могу я полагать, что Вы во мне признали
Земли российской первого поэта.
Ну что ж, и я готов в приснившемся нам зале,
С признанием по встрече необычной,
Что Ваше имя очень поэтично,
Вам руку протянуть, пока в лучах рассвета
В нас не сотрёт минута пробужденья
Воспоминания живого наважденья.
Есенин:
А я готов продолжить этот сон,
Дневное солнце было бы излишним,
Причудливые реки трёх времён
Слились в ночных садах цветущей вишни.
Смотрите, закружились хороводы
В честь нашего знакомства, не иначе!
Пушкин:
Мне кажется, нас подлинно дурачат.
Есенин:
Да нет же! Это зов самой природы!
Смотрите, вот влюблённые пастушки,
И пастухи… Да это ж сказка, Пушкин!
И кто теперь нам с Вами помешает
В реке поэзии купаться голышами
Сроднённых душ? Да это же мечта!
Пушкин:
Опомнитесь, святая простота,
Ведь если это сон, ему не долго длиться!
Придёт конец однообразным дням,
Которыми знакомых, вроде, лица,
Но только смуглые, обходят вкруг меня.
И даже не идут: скользят, почти летают
В замедленных движениях и танцах,
А, возникая, молча убывают,
Как появляются, бесчувственно. Признаться,
Забавным не могу назвать препровожденье
Пустого времени с немыми и глухими
И, если бы не властная над ними
Прекрасная и мудрая царица,
С которой можно в диспуте сразиться
На интересные, возвышенные темы,
То, уверяю, без божественной фонемы
Осталось бы искать спасенье мне
От скуки сна, в самом терзаясь сне,
В котором не к кому нести в молитве слово
За тридцать лет до Рождества Христова.
Надеюсь, что возможно избавленье
Усилием простым непокорённой воли.
Но мне пришлось здесь должником по лени
Незавершённой пьесы быть доколе
Не доскажу я должного финала, --
Поэта честь -- не затевать скандала.
И вот, теперь собрата по перу,
Я встретил в колдовском уединенье,
С надеждой, что в беседах соберу
Забытого сюжета построенье.
Есенин:
Тогда начнём, как принято при встрече
Поэтов двух после разлуки вечной.
Поднимем тост с бокалами вина
Во славу Музы русской, старина!
Пушкин:
Я принимаю Ваше предложенье,
В надежде, что оно получит продолженье.
Есенин:
Да вот же столик, вот и два бокала,
А вот сосуд с вином, коль будет мало!
И пусть звенит хрусталь проникновенно
Пьянящей музыкой в холодных наших венах.
Тем более, что честно говоря,
Напитки здесь не русского царя!
Пушкин:
Как гости да ещё в волшебном сне
Не будем вкус искать в дарованном вине.
Есенин:
А я приемлю сны, как саму жизнь.
В российском омуте иль в смуте алкогольной
Я остаюсь слугою Музы из
Села рязанского с весёлой колокольней.
И потому в моих руках – гармонь,
И в голове проносятся частушки.
А Вы могли бы развести огонь
В сердцах промозглых? Признавайтесь, Пушкин!
У вас в стихах изысканных вино,
И яства поэтического вкуса,
А тем, кому и вкуса не дано,
Вы сказочку, подкинете искусно.
Но жизнь – не умощённая дорога,
Она со дна, из глубины земли
До неба многоопытного Бога,
Крутящего планеты-корабли.
И я со дна морского зачерпну
Своим стихом Вселенной отраженье
И, обнимая Солнце и Луну,
Я напою всех жаждущих броженья!
И вот, когда поэзии вино
Во всех заискрится сосудах человечных,
Бог на планету снизойдёт навечно
С небесно отвлечённого панно!
Пушкин:
И Дьявол в преисподнюю сойдёт.
И что тогда? Поэзия умрёт?
Ваш монолог я искренним сочту,
Но мысль его похожа на мечту
Наивного в сужденьях филосОфа,
Живущего отшельником высоко
В горах иль возмечтавшим после штофа
О мантии великого пророка.
Я не стыжусь гражданского стиха,
Но цель в искоренении греха
Не для поэзии. Она сама, как грех,
Как наваждение, приманка на успех.
Порой ловец его, без таинства внутри,
С Парнаса своего пускает пузыри.
И лишь немногие без шума и тщеты
Кладут слова на вечные щиты.
Есенин:
Мои стихи родятся легче в поле,
Где край на край и дали греют душу,
Где ветер, словно вырвясь из неволи,
Травою дышит или тучи сушит.
Пьянит глоток меня лесного родника,
Мне льются в грудь берёзовые песни
И душу мою любят умыкать
Рязанские заброшенные веси.
Моим стихам в некошенных лугах
Рождаться суждено под песнь цесарок,
Не свойственны им восклицанья “Ах”
И прочие словечки из словарных
Альбомов пансионовых девиц
И фолиантов кожаных страниц.
Но, если я в стихах словарь нарушу,
Напевностью нахлынувшей томим,
То нараспашку раскрываю душу
Пред мыслимым читателем моим .
Пушкин:
Довольно с Вас никчёмнейших забот,
Поэт всего лишь собственный читатель
И вдохновенья своего полёт
Оценит прежде сам, но судия - Создатель
Со временем ему даст строгий приговор,
Не стоит вкруг сего и затевать нам спор.
А что касается открытости поэта,
Я бы советовал не отвергать совета, -
На случай сохраняйте между строк
Хотя бы в мыслях фиговый листок.
Талант всю жизнь, рискуя высшей ставкой.
Обязан быть непознанной загадкой.
К чему, скажите, должен он гоняться
За тем “промозглым”, Вы сказали, сердцем?
Чтеца подобного я не считаю зайцем
От оного готов подальше деться.
И за столом в тиши библиотеки
Подобной цели не имел вовеки.
Есенин:
Я прежде чем ответить Вам, пожалуй,
Отведаю змеи повторно жало.
Здесь,благо, ни калечащей больницы,
Ни отделенья лечащей милиции!
Пушкин:
Не разделяя Ваших опасений,
Я воздержусь без долгих объяснений:
Когда нет пламени, не лью в светильник масло.
Есенин:
Ну вот, я, кажется, и с мыслями собрался.
Моим стихам не свойственно в стенах
Рождаться и в полголоса звучать,
Как с проблеском в дождливых небесах,
Порой они текли ручьём журча,
Но было, что с декабрьскою грустью
Влекли меня рекой к неведомому устью.
Пушкин:
Кого ж, просторы синих волн
Не брали в сказочный полон!
Вот и сейчас вкруг нас гуляют волны
И музыка как будто бы валторны
Сопровождает таинство движений
В единстве откровений и сомнений.
Почти, мой друг, молчаньем нежный танец,
Как отчий кров припомнивший скиталец.
Есенин:
Вот к слову и - наш непонятный плен,
О нас в котором бог чужой радел.
Не знаю смысла-замысла всего
Но я отдельно выпью за него.
Танцорки воробьями в конопле
Спорхнули и умчались в свой бордель.
И снова стражников с доспехами я вижу,
Царица, видимо, направилась сюда.
Придётся подойти к стене нам ближе
А то, не дай Бог, свалится беда.
У стражи так наточены секиры,
Что лучше обойти их стороной,
Я пальцем тронул, думая, что игры
И в сон уже не верил неземной.
Добро, что чернокожая Сибила
В одну минуту кровь заговорила.
Мне показалось после исцеленья
За танцами под музыку с хорами,
Что окруженье тайной панацеи
Меня не стережёт, а охраняет.
Мне также видятся черты знакомых лиц
По улицам российских двух столиц.
Признаюсь Вам, меня не удивляет
Здесь в роли полновластного визиря
Кого-то мне напомнивший верзила.
Пушкин:
Блондин?
Есенин:
Блондин пред Вами, а других тут нет.
Скорей всего прилизанный брюнет,
Который над соколихой царицей
Подобно кочету не в меру суетится.
А на меня, что очень удивительно,
Он смотрит свысока, но снисходительно.
Пушкин:
Я слышал, Вы, ничтожнейше сумняшеся,
С царицею, как с Господом, на “ты”,
И сопоставив с церковкой, закравшейся
Мне в душу, как виденье пустоты,
Хочу спросить, в России царь и Бог
По-прежнему в чести дворянства и народа?
Кому служил рифмованный Ваш слог
Иль ведома ему беспечная свобода?
Есенин:
Произошло, как предрекали Вы
В поэме о дворянстве и собранье,
В бесплатном окончательном изданье
Девятой с продолжением главы.
А мой, как Вы сказали, в рифму слог
Тому, надеюсь, менее помог.
Вам, полагаю, нечего трудиться
Дописывать по-новому страницы.
Вы перед совестью поэта не в долгу.
А за "Онегина" я через не могу
Готов поднять ещё один бокал.
Пушкин:
Поэму ту я долгом не считал,
Бежал от ней, как с бала сам Онегин.
Виной себя другою упрекал:
“Египетских ночей” невзысканный финал
Мой труд оставил альфой без омеги.
Есенин:
И тот финал другой поэт закончил,
И кажется мне, что вполне успешно,
Казнил всех трёх, царица безутешной
Над самым юным плакала три ночи,
Надеюсь, коль ошибся, так не очень.
Пушкин:
Но кто посмел так извратить сюжет
В поспешную и злую мелодраму?
Немного изучив известную нам даму,
Считаю гнусным на неё навет.
Есенин:
Казалось бы, пора царице снизойти
И до меня с тем, чтобы прояснить
Причины пребыванья взаперти
И сроки заточенья…
Пушкин:
Та же нить,
Что мне и Вам невидимою послужила цепью.
Есенин:
К чему тогда окружены мы крепью
Из галерей гранитных этих стен?
Не слишком ли они массивны для гостей,
Которым в них не ждать ни новостей
И ни спасенья, окунаясь в плен
Чарующих мелодий, танцев, песен
И, наконец, беседы интересной.
Клеопатра:
Ну, полно, пленники, шептаться меж собою!
Пусть станет вам в конце концов известно,
Царица ваша занята игрою
Земного времени с календарём небесным. . .
Но прежде, чем о том я расскажу,
Ответьте мне, поэты-правдолюбцы,
Из вас один не думал к рубежу
Грядущего столетья прикоснуться?
И, глянув за него, в стихи других поэтов
Глазами жадными и мыслью окунуться?
Есенин:
Узнал бы заодно про власть Советов…
Пушкин:
Те мысли как и лет грядущих числа
Меня в моих раздумьях посещали.
Я гнал их, чтобы не познать печали
От бедных рифм, от лепетанья смысла,
От темы, как нежизненной химеры,
В конце концов, от вычурной манеры.
Душе больней не вижу наказанья,
Чем вечный вечер разочарованья.
Но руку на сердце, в век будущий, возможно,
Я глянул бы, но очень осторожно.
Клеопатра:
Другой из вас неужто не мечтал
Услышать похвалу от своего кумира,
Когда в сомнениях о красоте начал
Из слабых рук его выскальзывала лира?
Пушкин:
Вот свойство времени, когда-то я мечтал
О лаврах из державинских похвал.
Есенин:
Что ж, вот и мне в мечте невыполнимой
Пора признаться здесь, как на духу,
Я шёл к вершине той, где наверху
Поэт во славе был неоспоримой.
И вот он рядом, здесь, но я ещё далёко
Внизу на поэтической долине,
Из времени, захлёстанного плёткой
Во времени загадочном, как ныне,
В котором мне осталось верить сну.
Пусть его тайны пролетают мимо,
Но перед Пушкиным я сердце распахну
Во сне, в бреду, и в грёзе уловимой.
И потому бокал я полный пью
За гения в египетском раю!
Клеопатра:
Итак, вы оба с долей удивленья
Друг к другу проявили интерес.
И, значит, можете ценить мой добрый жест...
Пушкин:
Сродни который чуду исцеленья
И разума равно заболеванью.
Клеопатра:
Я полагаю, что рассудки ваши
С рошкошною уже смирились явью,
Достойною изысканных метафор,
С капризом деспотической султанши,
Живя в дворцах, где золото и мрамор,
Где все сады в цветах и водопадах,
С богатством ароматов вакханальных
Под звёздною ночною панорамой.
Да разве нем и глух останется пиит,
Когда всем золотом луны звенит зенит,
Над древнею долиной пирамид,
Где в саркофагах под живой охраной
Спят фараоны. С ними боги спят,
Пока бог времени не пустит время вспять
Стрелою с тетивы серебряного лука,
Что в небе старым праотцем висит,
Или с рогов его младого внука
Стрела в грядущее свой совершит визит.
Пушкин:
Я всё предположить о Вас, моя царица,
Мог в скромных сочинениях своих,
Но в данных миг мне должно удивиться
Тому, как Ваша речь легко ложится в стих.
Есенин:
Она же настоящая Сафо!
Клеопатра:
Благодарю тебя, мой пьяный комильфо,
Но вот из уст мне Пушкина хвала,
Хоть сдержанней, зато ценней была!
Теперь я смело, в свой сюжетный фон
Вплету стихи. Так слушайте начало.
Однажды, когда по небу устало
Клонилось солнце в зарево заката
И тени пирамид тянулись к пьедесталу
Немого Сфинкса долго и покато,
И воздух словно выжженный жарою
Бессильно замер в царственных садах,
Где птицы утомительной порою
Пресытились и с пеклом не в ладах
Лишь ожидали свой вечерний час,
Чтоб под луною, музыкой сочась,
Наполнить мир своим любовным пеньем,
Так вот, тогда по мраморным ступеням
Меня рабы подняли на вершину
Одной из величайших пирамид,
Что мироздание венчает и поныне,
И там оставили на верхней из всех плит.
Есенин:
Царица, не успела ты начать,
Как опустел мой сказочный сосуд!
Клеопатра:
Уймись, Серёжа, скоро принесут
Тебе другой. Позволь мне продолжать.
Пока бог Ра не скрылся во владеньях
Царицы ночи, я могла увидеть
На четырёх возможных направленьях
Все страны света и познать, что нити
Их судеб все сошлись здесь на вершине,
С которой предо мной раскинулись пустыни
С их жаждою дождя неутолимой,
Простор морей, змеистых рек чреда,
Наполненные жизнью города
От Рима и Афин до стен Иерусалима.
Светила заходящего лучи
К непокорённому направились востоку
Казалось, боги яркие мечи
Вручили мне и к моему восторгу
Они моим войскам и верному мне флоту
Означили пути, как стрелы на полотнах.
Пушкин:
Прошу, моя царица, продолжать,
Не сетуя на моего коллегу.
Он пьёт, внимая красочному бегу
Волшебных слов.
Клеопатра:
И винного ужа,
Я слышала, так называл он зелье.
Ему бы сок налить для опохмелья,
Но пусть он с нами час один другой
Пребудет без помех самим собой.
Итак, от мудрых, канувших в Лета,
Я знала час ночного откровенья
И лунного одна ждала затменья.
И вот сгущаться стала темнота
И постепенно исчезали дали,
И звёзды ярче в небе заблистали,
С него Бог ночи слабые сметал
Светила и гасил их налету,
Давая право загадать мечту,
И я осмелилась, на дерзкую мольбу
В ответ за жертвенную небесам судьбу
Просила о смешении времён
На месяц, что предшествует затменью
Луны, сверкающие выбрав из имён,
Века соединить назло смертям и тленью,
Чтоб гости, исповедные на мысль,
Поведали мне потаённый смысл
Земли и неба, Бога и раба,
Воды и жизни, смерти и любви,
Невзрачности верблюжьего горба,
Плюща ползущего, маслины что обвил,
И красоты наивного цветка
Святого лотоса, цветущего пока
Его кувшинку, что вода вскормила,
Однажды не сорвёт разливом Нила.
И так о всём, чем принявшей корону
Был недосуг заняться без урону
Границам царства и его доходам,
Завистников плодящих год от года.
И боги приняли обещанную жертву
По мною сочинённому сюжету,
Давая право совершить поход
В последний мой александрийский год.
Я крови жаждала, врагов своих кляня,
Но боги на свой пир превознесли меня.
Есенин:
Фантазия достойная царицы!
Подобных мыслей, признаюсь, я чужд,
Хотя и находился без причуд
Десятком пирамид повыше, птицей
Над странами чужими пролетая.
Не замечал ни в облаках я рая,
Ни на земле тоскливые болота,
И никакой мне не было охоты,
Восторгом высоты без удержу пьянея,
Будить в себе всемирного злодея.
Клеопатра:
Злодейство, власть - синонимы раба,
Признавшего извечною неволю.
А я своею властью благоволю
К тем, кто себя не станет погребать
До смерти заживо, по прихоти судьбы,
И речь веду о царственной душе,
Способной в неизбежный час борьбы
Слить воедино острый слух ушей,
Предвиденье ума и прозорливость глаз
В победный на своём венце алмаз.
Есенин:
Царица вещая! Берёзов мой экстаз,
Черёмухой цветущей он приправлен…
Клеопатра:
Я поняла. О ночи той рассказ
Не стану продолжать. Вы знать его не вправе.
Есенин:
О чём, царица, я же на ковре
Не пробовал летать под небесами,
Когда один лишь в звёздном сентябре
Плывёшь в тиши над спящими садами.
А мне тогда в компании жены
И без пропеллера не знать бы тишины.
Поэтому играть не буду в прятки,–
За тот полёт с меня и взятки гладки.
Клеопатра:
На мой же взгляд, что все красоты мира?
Тем, приземлённая в руках которых лира.
Скажи, вот ты глядел когда-нибудь на звёзды,
Пытался ли постичь границы чёрной бездны?
Ответь …
Есенин:
Да мне милей земля и яблонь воздух,
Когда они в снегу цветов небесных.
Да, кстати, в небо сматривал, не лгу,
И месяц примечал там и луну.
Клеопатра:
Не ты ли пьяным, дерзостным курсивом
С луною обошёлся некрасиво?
А с месяцем, был на ногах пока,
Ты шлялся по московским кабакам.
Есенин:
Царица строгая! Права ты лишь отчасти,
Я стал изгоем при советской власти,
Когда назло тюремному порядку.
Меня тянуло к выпивке и в драку.
Но в кабаках среди гульнувших в полночь
Не встретится стукач или иная сволочь.
Я там свободно проявлял свой пыл
Читал стихи, как над землёю плыл,
И парусами глохнувших ушей
Ловил я комплименты алкашей.
Клеопатра:
И низводил себя до уровня раба,
Их философию в себя с вином вобрав.
Есенин:
Бывало, наливался до затылка,
Валило с ног меня и не вязал я лыка,
Как после валерьянки тот мурлыка,
Которому вчера при созерцанье звёзд
Я наступил нечаянно на хвост.
Клеопатра:
Не забывайся, дерзкий мой поэт,
Знай, во дворце великих Птолемеев
(К последним двум пониже пиетет),
Котов и кошек холят и лелеют
И почитают, как посланцев бога,
Обидчиков их наказуя строго.
Есенин:
Выходит так, что сразу не спроста
Я попросил прощенья у кота.
Обиженного соню приласкал,
А тот, шипя, свой показал оскал,
И я, припомнив шапку деда зимью,
В торчащие усы расцеловал разиню.
Клеопатра:
Любая ласка пьяного груба,
Она лишь преумножит оскорбленья.
Ответственного за ночные бденья
Пришлось мне в жертву принести раба,
Чтобы Озирис меру искупленья
Твоей вины воспринял без сомненья.
Есенин:
Моя вина, так мне и отвечать,
Такая милость должнику некстати,
Прощённого негодна мне печать…
Клеопатра:
Цари обычно жалуют поэтов, -
То плахою то золотом на платье,
Когда их трон мог блёкнуть в ярком свете
Или блистать в направленном таланте.
Есенин:
Но всё равно, казнишь ты человека?
За полосатую под тигра образину,
Ты голову раба по своему капризу,
Как будто бы она какая щепка,
Бросаешь вместе с мусором в корзину?
Клеопатра:
Не отгадал, гуманный ты мой гость,
Конечно, так, но это уж потом.
Вначале палачу то сделать привелось,
Что дед твой сделал со своим котом.
Мне голос в верхнем храме нашептал,
Тот кот был отпрыском вчерашнего кота.
Быть может, для тебя я сделаю открытье,
Но кошки первые прижились здесь, в Египте.
А за похожего на тигра, между нами,
Я заплатила двадцатью рабами.
Есенин:
Царица! Я ж для красного словца
На дедушку надел из прощелыги шапку,
А не затем, что предку было зябко!
Неутомимого мышей и птиц ловца
Мне даже в выдумке я, помню, было жалко.
Но что ты скажешь, если объявлюсь
Потомком я казнённого раба,
И ночью под покровом звёздных люстр
Приду к тебе с мечом, охранников рубя?
Клеопатра:
Мои два первых мужа Птолемеи
Мой трон украсть пытались, как злодеи,
В итоге – в памяти истории их нет,
И я в ответ на все твои затеи
Скажу, не испугаюсь, мой поэт,
Ты можешь выбрать самый лучший меч,
Он подойдёт к размаху статных плеч
И кудрям шёлковым, утяжелит твой след,
Наполнит кровью мускулы тугие
И голову вскружит твоей врагине!
Но хватит шуток, не пора ли знать
Пределы моему взволнованному гостю,
Что не дано ни подобру, ни злостью
Ему доспехи на себя цеплять
И он лишь сможет повторить другого,
Но ничего не совершить иного,
Чего пока не совершал никто,
Равно с царицею, с рабом или котом.
Поэтому оставь свой гневный нрав
И принимай без тени осужденья
Что счастлив принесённый в жертву раб,
Чьи муки воздадутся наслажденьем
Ему в долине мёртвых. А тебе
Дано понять, что искреннее слово,
Не то, что возвратиться может снова,
Но и на прошлое в неведомой судьбе
Найти пристанище своё вдали за бе-
Регами логики и смысла,
Стирая лет направленные числа.
Есенин:
После египетских сегодняшних напастей
Я заскучал вдруг по советской власти,
При ней пытали, били и травили,
В печах сжигали, голодом морили,
Громили храмы, ложь везде – повально,
Три шкуры драли. – всё же не буквально.
Теперь я вижу, как жилось прекрасно,
Хоть без Христа, но с ”Капиталом” Маркса!
Клеопатра:
А вот и Пушкин поспешает к нам,
Спор о котах ему не по стихам!
Есенин:
А что ему кошачьи заморочки
С его котом на золотой цепочке!
Пушкин:
Зазорные мне слышались слова
О времени, рождающем сумбуры
В стране, в которой некогда глава
Был образцом возвышенной культуры.
Народ, не знавший должного примера,
Молитвенных святых лишённый мест,
Ужель пошёл за тенью Робеспьера,
Чтоб Бонапартов ожил манифест?
Клеопатра:
Один поэт радеет за рабов,
Другой за родину с царями и рабами,
Не стоит возникать мне между вами,
Храня нейтралитет меж умных лбов.
Есенин:
Да все эти французские Мараты
В сравненье с нашими невинные ребята!
Да Вы же предрекли российский бунт
И можно ли тому Вам удивляться,
Как тысячеголовый русский Брут
Над Цезарем своим свершил неправый суд,
Оставив далеко тех предков итальянцев,
И юных чад не пощадив семейства,
Шекспировы затмил наивные злодейства.
Пушкин:
Довольно, хватит, но коль правда это,
Как можно жить в стране убийц поэтом?
И воспевать плакучие берёзы,
Не замечая туч, несущих слёзы?
Творения позорного притворства
Достойны уровня пустого рифмоплётства.
Есенин:
Пусть я открыто власть не осуждал,
Но как поэт не пел ей хлеба ради.
Не рабство и не горькая нужда
Перо моё вели на лист тетради.
Я в нём на части сердце разрывал
И выворачивал всю душу наизнанку,
Когда, назло казённому порядку
На родине, я под прицелом жал
Хмельные песни кровью изливал.
И, если есть пред ней моя вина,
Она не на земле, за облаками,
И чашу я свою испил до дна,
Никто в меня не сможет бросить камень.
Я был с народом, с ним и пел, и пил,
И для него рядил берёзы в ситец,
Чтобы, прочтя мой стих, иной провидец
За все несчастья Русь свою любил,
Без трона и другого ярлыка
Как царство щедрое родного языка.
Клеопатра:
Сергей, тебя я упрекнуть должна,
Не забывай границы для суждений
И придержи свободу своих мнений
В сосуде италийского вина.
Не трогай Цезаря, он выше всех царей
Умом и смелостью и доблестью военной,
Сильнее полководца и храбрей
Не будет никогда во всей Вселенной.
Моим он гостем самым благодарным
Был в этих стенах. След того кинжала,
От некогда кровоточащей раны
В его груди, в слезах я целовала.
Пушкин:
Так вот оно не гаснувшее чувство,
Что умалить способно жажду власти,
Богатства, мести, ко всему, что пусто
От высшего предначертанья страсти.
В ней лишь одной божественное буйство
Двух любящих сердец, от глаз немых бесед
И слова первого, что письменно иль устно
Изыскивает робко к сердцу след
Через преграду злопричинных бед
До торжества возвышенного чувства
И радости полуночных побед.
Быть может, назначение искусства
Через любовь веками продлевать
Скупую смертной жизни благодать.
Клеопатра:
Немногим уготованная сказка,-
Преодолеть посильные преграды
И недруга унять не войском и армадой
Морских судов и не клинком дамасским,
А зрелищем и пьяною прохладой
Даров из виноградников Эллады,
В то время, когда гость, он же соперник,
Под тогой тайный согревает меч
С готовностью в тот миг его извлечь
Как только вы ему начнёте верить
И слабость обнаружит ваша речь.
Пушкин:
Соперничество смежных государств
Сродни по силе ревности любовной,
Она предлог войны отверженному даст,
Народы ввергнув в вековую бойню.
А, впрочем, есть закон существованья царств,
Неписанный, неведомый, но верный,
Он повернёт безжалостное время
От смуты во второй Экклезиаст.
Лишь только чувства плодотворны в мире,
Присущие двум любящим сердцам,
И тот поэт, кто воспевал на лире
Любовь, достойную деяния Творца.
Клеопатра:
Возвышенные чувствами слова
От планов отвели меня едва,
Как тут же мне напомнила мигрень,
Что высотой пора грустить иною
Перед прощаньем с полною Луною,
Которую поглотит скоро тень.
Возможно, я сейчас в последний раз
Зову кордебалет исполнить вальс.
Пушкин:
Я слышу далёкую музыку,
Так странно звучащую здесь.
Морфея невольному узнику
Благую ль несёт она весть?
Клеопатра:
По вашим желаниям тайным
Вам боги воссоздали бал,
Во времени, взятом случайно,
В местах, где мой пленник бывал.
Пока представление длится
И сцену Луна серебрит,
Найдёт пусть знакомые лица
Той залы былой фаворит.
Пушкин:
Оркестра знакомого отзвуки
Дрожат, приближаясь в тени.
Я чувствую Невского воздуха
Волна задувает огни
Высоких сандаловых факелов,
Но в свете зажжённых свечей
Как будто бы пением ангелов
Приветствует зала гостей.
И вот уже первая пара
По левой скользит стороне
За нею вторая вдоль правой
Всё ближе подходит ко мне.
Клеопатра:
Смотри же внимательней зритель
На плавность кружения пар.
Луна, замирая в зените,
Полна помрачительных чар,
Но краше её и милее,
Румянца стыдясь на лице,
С танцором седым в портупее,
Прекрасней всех дам во дворце,
Та слева, подобная фее.
Пушкин:
Похожа на Ларину дама,
В мундире её кавалер.
Не слишком ли держится прямо
Поклонник высоких манер.
Она же лицо своё прячет,
От слабого даже огня.
Я чувствую, что-нибудь значит
Волненье её для меня.
Есенин:
Известно, Татьяна в берете,
Малиновом, раньше была,
Но сходство в другом я заметил, -
С той сценой, где, вспыхнув, зола,
Письма отгоревшего где-то,
Мгновенно потерей ожгла
Вчерашнего баловня света.
Клеопатра:
Наивный в любви камер-юнкер,
Наш бедный несчастный поэт!
С какою непредвиденной мукой,
Узнает он в даме предмет
Безудержной пламенной страсти,
Возвышенной чистой любви,
Покорно доверившей власти
Другого улыбки свои.
Есенин:
Зачем так жестоко, царица,
Душе, что успела смириться
Завесу веков открывать,
Которых не вызволить вспять?
Клеопатра:
У каждого смертного время
Своими играет часами.
Минута одна между нами –
Другому семь дней сотворенья.
Что для одного миновало,
Другому придёт предсказаньем,
И сцена воскресшего бала, –
Предлог для раздумий.
Пушкин:
Глазами
Не в силах я встретиться с дамой
Но что-то знакомое в позе,
В наклоне её головы.
Меня начинает нервозить,
Предчувствие гнусной молвы.
Ужели она? С генералом?
А я, как всегда, в стороне,
Но раньше приветным овалом
Лица вдруг кивнёт она мне,
Когда проплывая колонну,
В подножье которой скучал,
Она меня взглядом влюблённым
Найдёт с поворотом плеча.
И вот, что случилось? Как будто
Я тенью незванной стою,
Не смея и взглядом минутным
Окинуть супругу свою.
Но нет, подойду я поближе,
Простите, простите, ма шер,
Нисколько я Вас не обижу,
Умерьте свои антраше!
Есенин:
Вернитесь, не надо Вам, Пушкин,
Вторгаться в надуманный танец.
В нём каждое действо – ловушка,
Постойте же, Вы, африканец!
Клеопатра:
Спешите, спешите, поэты,
Пока не погасла Луна,
Есть время открыть вам секреты
Спектакля ещё дотемна.
Пушкин:
Ах, сколько утеряно в прошлом
Не тронутых счастьем минут
Ни разу красивым и рослым
Я с ней не вальсировал тут.
Другим на плечо она руку
Свою невесомо клала,
С другими она мне на муку
Смотрелась анфас в зеркала.
Я должен, я должен увидеть
Действительно ль это она,
Надеюсь узнать не в обиде,
Кому она стала жена?
Клеопатра:
Луна умирает в зените,
Спешите узнать дотемна!
Есенин:
Не стоит лезть рыбой на сушу,
Где с Вами сюжет не в ладу,
Виденьем растравливать душу
У нашей ля фам на виду.
Пушкин:
Кругом мне знакомые лица
И как не узнать их манеры!
Но пренебреженью сверх меры
Ко мне не позволю я длиться!
И там, где удобно гробницам,
Найду возле Сфинкса барьеры!
Есенин:
Я с Вами, но как они вздорны,
Да тише Вы, поосторожней!
Сам Пушкин среди вас, вельможи,
Прошу Вас, полегче, танцоры!
Порвите сцепленье кругов
Пред вами великий мыслитель!
Прошу, пропустите его!
Пропустите его, пропустите!
Пушкин:
Она уже недалеко,
Мелькнули в кружении плечи
И локона шёлк завитком.
Разгадкою скорой влеком,
Что станет неволи не легче,
Готов я пробраться молчком
До истины без Вашей речи.
Есенин:
Я с балом впервые знаком,
И молча могу покалечить
Глухие столбы кулаком!
Раздайтесь, ну что вам с того,
Перед вами поэт-просветитель!
Прошу, пропустите его!
Пропустите его, пропустите!
Пушкин:
Оставьте, я в Вас не нуждаюсь,
И сам отстою свою честь!
Есенин:
Какую наивную давность
В словах Ваших можно прочесть!
Пушкин:
Прошу Вас, вернитесь на место,
Мне здесь не грозит западня.
Я всем, как писатель, известен,
Никто не обидит меня.
Есенин:
И тот в орденах, что толкает
Небрежно Вас в данный момент?
Пушкин:
Воякам в мундирах бывает
Маневров сложней менуэт.
Есенин:
Не очень Вас жалует, Пушкин,
Сообщество высшего света,
Где чин и на грудь погремушки
Великого застят поэта.
А мне, Вашей тени осьмушке,
Мне стоит в московском трактире
Снять шубу, от дум рассутулясь,
Столы раздвигаются шире
Домов расфонаренных улиц.
Пушкин:
Мне болью сердца разрывает грудь,
Готов раздвинуть я века и с ними царства,
Чтобы во сне к ней руку протянуть,
Как за усмешкой горького лекарства.
И пусть продолжит свой печальный путь
Вне времени и вне любых пределов
Лучей знакомого Полярного ковша
Моя не отомщённая душа.
Клеопатра:
Всесильны боги! Небо почернело.
Безлунная пустеет высота.
В своё всепоглощающее чрево
Мир погружает жадно темнота.
Есенин:
Месье, поднимите шлагбаум
Коленоподобного локтя,
Вы слышали, Пушкин пред Вами,
Посторониться извольте!
Неужто Вам ближе всего
Мгновения сонных наитий,
Чем страстная просьба его
В ряду воскрешённых событий?
Довольно быть светскими лисами,
Нарядные, милые, присные…
Зачем вы так,
Бояре клинописные?
.............................................
Ушкин:
Уймись, дурак!
Давно мы за кулисами.
Сенин:
Теперь не только вижу, но и слышу.
Чем раздражён? Язык бы прикусил.
Или, хотя бы, несколько потише,
Здесь люди…
Ушкин:
Повторюсь: Ты - сукин сын!
Как издевался ты, представив в героине,
Актрису, не сюжетный персонаж!
И даже Клёпу с отчеством воспринял,
И в интонациях твоих сквозила блажь
Отвергнутого некогда кретина,
А не отца её больного сына!
Сенин:
А ты заметил, как она меня,
Своими взорами насмешливо кляня,
С прекрасным настроеньем поливала,
Пощёчин разве что не надавала,
А строку первую с “дневною духотой”
Она сменила гнусною “тахтой”.
Какое злое в ней пренебреженье
Ко мне проглядывало в сцене той, с вином,
Когда она, сковав мои движенья,
Пыталась глупое создать мне положенье,
Танцуя между мною и столом.
Не стоит, Пимен, лезть в мои дела,
Ты со своими разберись вначале,
Корова чья-то, может быть, мычала,
Но не твоя…
Ушкин:
Ну , чья бы не взяла
Корова, мычать мычи, но силы береги.
Нам предстоит с тобой дуэль на рифмах,
Поборемся, Егор, как близкие враги,
В "Египетских ночах", в полуночных разливах
Полей ржаных под русскою Луною
За тетиву с отравленной стрелою.
Но всё же ты б умерил свою прыть
В оттенках озвучаемого текста.
Хочу я подозрения открыть
Свои на первое твоё по пьесе место.
Тебе не кажется, что шеф со стороны
Исследовал нюансы в монологах
Твоих и Клёпы с тем, чтобы заронить
В себя надежду после тщетных многих
Попыток обратить хоть гран её вниманья
На щедрую весомость обожанья?
Возможно и не так, тогда прости заранее,
Но в случае любом над ролью не глумись
Сенин:
Признаюсь, мне пришла такая мысль,
Когда вдруг в монологе сердце сжалось,
Да так, что я и стушевался малость,
Забыв слова, что проиграть осталось.
Белла:
Ах, мальчики! Вы, кажется, не в курсе,
В антракте зрители возле окон фойе
Глядят Луну, ну разве кто пропустит
Её затмение? Добро бы не к войне.
Сенин:
Ну, напугала! Пострашней войны.
Какое дело нам до прихотей Луны, -
Войне ли быть иль снова быть потопу!
Скажи мне лучше, видела ты Клёпу
В буфете для второй величины?
Белла:
Спасибо, как же не напомнить мне,
Что мой буфет в другой величине.
Вы о балете, видно, позабыли,
Не распознав меня в моей Сибилле,
Не то затмение вас стушевать могло?
За окнами...
Ушкин
Беда?
Белла:
Чудесное гало!
Ушкин:
Во все века – недобрая примета,
Затмение Луны или комета.
Увидишь скоро, это неспроста,
Паршивый признак, хоть и без хвоста.
Сенин:
Ввиду имеешь чёрную комету?
Ушкин:
Хорош острить! Она подобна свету
В любой своей актёрской ипостаси.
И очернить её ты даже не пытайся.
Сенин:
Ну, вот и отдохнём мы! Наконец-то!
Привет тебе заветной кельи дверца
От первого на сцене песнопевца.
Ушкин:
Покамест не закончена премьера
Нет первого…
Сенин:
Прочти названье пьесы!
Ушкин:
Другие учтены в нём интересы,-
Печального столетья “Англетера“.
Сенин:
Посмотрим мы в конце финальной сцены
Кого осыплют лавры Мельпомены.
Ушкин:
Я вижу не выходишь ты из роли.
Какие лавры? Баночка фасоли?
Очнись, заоблачный, и вспомни о талоне!
Скорей в буфет!
Сенин:
Я свой отдал Мадонне.
Ушкин:
Которой же из трёх?
Сенин:
Той, из кордебалета
Ушкин:
Признаюсь, я почувствовал, она
Не слабо отбивалась от поэта,
Настолько оказалась голодна,
Что первой сорвалась в подвал буфета.
А на твоём бы месте, недотёпа,
Моим талоном бы кормилась Клёпа.
А сам ты как?
Сенин:
Сегодня натощак.
Зато вчера успел набить живот,
Когда по разнарядке до восьми
Китайский разгружал я самолёт.
А весь товар продуктов, чёрт возьми,
Из ржавых банок – Педигри и Вискас!
Ушкин:
Теперь мурлычь две-три недели, Киска,
Или полай. Из всех съедобных бед,
Пожалуй, я бы выбрал на обед
Какой-нибудь английский Кити-Кэт.
Я слышал от дражайшей половины,
Что он сытнее искусственной свинины.
Сенин:
Ишь, размечтался, тоже мне – фигура,
У Запада – другая клиентура.
Аэропорт им даже не Быково,
А Шереметьево, и груза не такого!
Сейчас бы мне с тех рейсов упаковку,
Допустим, бутерброд и два ещё вдогонку.
Боюсь, без них уже на пол дороге
Мне плохо будет в длинном монологе.
Ушкин:
Тем более в дороге из колдобин
Так называемых стихов без габаритов,
Без светофоров на стыковке ритмов,
Где шаг вперёд прыжку назад подобен.
Надейся на подмогу инструментов,
Под музыку ухабы незаметны.
Я раза два сбивался и порол
Бредятину, забыв слова и роль,
Но подтанцовки смуглых египтянок
Раздетых сверху и до самых пяток
Настолько музыкальны и эффектны,
Что всем до лампочки высокие куплеты.
Сенин:
Конечно, автор наш в какой-то мере
На фоне молодых покажется замшелым,
Но всё же что-то есть в его манере
И стилизация местами совершенна.
Ушкин:
Ну, разве что, в единственном примере,
А сплошь – довольно скучно и кошерно.
Сенин:
Нам разбирать бы авторские тексты
В другое время и в другом бы месте,
Ну, а сейчас последствия известны:
Ведь даже и в антракте, между нами,
Мы говорим легко его стихами,
Хотя наш графоман среди подобных бестий,
Свидетельствуют многие, на вид
Египетских древнее пирамид.
Ушкин:
Плевать на автора! Он навредил, как мог,
Но будь он трижды дряхлым и кошмарным,
Опаснее для нас улыбок шармы,
В верхах имеющих и стол, и уголок.
Когда мой Пушкин выл чужие оды.
Почувствовал я лёгкий ветерок,
Не то, чтобы прохладный, но холодный.
Сенин:
Какие ветры? Ты с чего, Пиман?
Нам разрешён по пятницам экран,
Главреж не даром в землю бил челом, -
Я видел - семафор на пьесу дан,
Печать и двадцать подписей на нём!
Ушкин:
Чутьё имей, имей, Егорка, нюх
На нашу театральную погоду,
Да мало ли кому сейчас в угоду
Найти захочется хоть в чём тлетворный дух?
Боюсь, пока волынка наша длилась
Есенин вновь успел попасть в немилость.
Сенин:
Ну, выдумал! Не иначе с похмелья,
После вчерашнего гидролизного спирта.
Мели, мели, не выспавшись, Емеля,
Ещё не то взбредёт в дырявое корыто.
Фильм о Есенине по всей России с блеском
Прошёл от Нижнего до самого Смоленска!
.
Ушкин:
Моей контузией меня не оконфузишь,
Она дала ещё один мне глаз,
Пусть даже на затылке, не анфас,
Но им я чую виртуальный кукиш!
Златые горы мне порой сулят,
А мой уже всё понял вещий взгляд.
Так вот, не буду я тянуть мочало.
Скажи ты мне, любезный друг Егорка,
Возникла ли в тебе неясная тревога,
Когда до занавеса гостья упорхала,
Пришедшая из главного хурала?
Пока ты соловьём на сцене заливался,
Как водится, устроясь жопой к зрителям,
Она, ни капли не стесняясь зала,
На выход подалась почти дунайским вальсом.
Сенин:
Давай без грубости, мы, как никак, в обители
Искусства. И называй спину мою спиною
Иль тыльною, коль хочешь, стороною.
А что касается помянутой патриции,
Считай, я и сейчас всё в той же к ней позиции.
Ушкин:
Напрасно ты храбришься, дорогой,
Однажды после схожего скольженья
Перевели главрежа со второй
На третью категорию снабженья.
Сенин:
Лиха беда! А нам легко ль на пятой?
Додумались в Америке ребята
До самого великого несчастья, -
Весь мир согрет без нашего участья!
Ушкин:
Да вспомню время, - тридцать лет назад:
В горячих точках в праздник - сервелат.
Какая бы была в России сытость,
Когда б не ядерный вокруг холодный синтез!
Белла:
Я вовремя к вам или вы успели
Сожрать друга в общей вашей келье?
Есть новость, дорогие египтяне,
Пора вам расцарапывать ногтями
Физиономии, но каждому свою:
Спектакль прикрыли, наш главреж - адью,
Но приказал вам быть на изготовке.
Ушкин:
Я знал, я чувствовал запрет по обстановке
В VIP- ложе и ряду втором партера.
Ну что, Егорша, поменялась эра?
Пакуй свои египетские шмотки.
Сенин:
Приберегла бы шутку, пустомеля,
Ещё три дня до первого апреля.
Белла:
Спасибо, милый, не поколотил.
Егорик, дорогой, очнись, ты не в Египте,
Где знает каждый нильский крокодил,
Когда разлив, тогда Луна в зените.
У нас настолько всё непредсказуемо,
Любой правдивец не сойдёт за умного.
Вы акт сыграли, вот вам исполать,
А я же нахожусь на грани срыва!
Теперь два дня мне тёмный грим смывать,
В нём я с ушей до пят, без перерыва!
Сенин:
В глазах моих то темь, то Хохлома,
Во рту как от египетской смоквы.
Да кто ж нам всю обедню поломал?
Белла:
Я только что прослушала сама
Постановление по "Голосу Москвы".
Сенин:
Пойду-ка я сам сплетни все проверю,
А вы побудьте здесь одни за дверью.
Дам времени двум любящим немного,
Чтобы один успел помыть другого.
Ушкин:
Ну, что дружок? Расстроена ужасно?
А в гриме египтянки ты прекрасна
И наплевать на звёзды и Луну,
Мне видеть бы всегда тебя одну
И в ясный день и в день во всём неясный.
Дай поцелую, будем жизни рады!
Белла:
Сними свои сначала бакенбарды.
Ушкин:
Я вместе с ними снял бы кое-что
С себя да и с тебя, любимая, вестимо…
Белла:
Да что на мне, кроме сплошного грима?
И потому снимай, но осторожней,
С моей соприкасаясь тёмной кожей.
Постой, стучат… На Лепову похоже…
Лепова:
Не собрались ли вы тайком трудиться?
Спокойно. Не хватает нам скандала.
В Египет нам уже не возвратиться,
А здесь в Москве и так забот немало,
Ушкин:
Задумав снять свой пушкинский костюм,
Запутался в булавках я немножко.
Как к месту просвещённый ум
Додумался до молнии-застёжки!
Лепова:
Для этой цели, знаю без сомненья, -
Костюм Сибиллы - верх изобретенья!
Пора бы ей в актёрской костюмерной
Сменить костюм не к месту откровенный.
Ушкин:
Признайся, Клёпа, рада ты наверно,
Что со спектаклем получилось скверно?
С чего это плела ты бред и чушь,
От смысла не оставив и процента?
На месте автора, я даже не шучу,
Сам первым бы ушёл с подобного концерта.
Лепова:
Во-первых, автор наш совсем глухой,
А, во-вторых, не смог бы встать он сразу.
Ты лучше мне скажи про Сенина - заразу,
Ты видел кренделя его по ходу пьесы.
Ведь я последнюю произносила фразу,
А этот гусь финал мой занавесил
Немыслимым, дурацким монологом,
И без того мне претерпелось много, -
Все сцены был ко мне повёрнут жопой
И называл... Спасибо, что не Клёпой.
Ушкин:
Ну, ладно, уж! Смешно тебе не знать
Как надобно вести себя на сцене,
Но и актёрскую подвижность зритель ценит,
А не столбов глагольствующих рать.
Сенин:
А что я вижу? Бакенбардов нет
И грим на Ушкине от лифчика Сибиллы…
Какими же мы дураками были
Не ставя пьесу “Праздничный обед“!
Ушкин:
С подобным тематическим размахом
Пошёл бы ты…
Лепова:
…в крутые олигархи.
Ушкин:
Куда ему! Опять в аэропорт,
Где разгружают Вискас и компот.
Сенин:
Наивный ты. Далёк ты от народа.
Нелётная с утра была погода.
Но даже, если б лётною была,
Вкруг полосы нет лишнего угла.
Объявлена недаром чрезвычайной
Затаренность и не видать порядку, -
Сплошь самолёты производства Chine,
Все - на два взлёта и одну посадку.
Ушкин:
И для чего ж тогда второй им взлёт?
Сенин:
Такой, как ты, идеи не поймёт, -
Летят второй раз словно катафалки
Вёрст сто иль двести, до ближайшей свалки.
Ушкин:
Привет невесте! Время тратить жалко
Ночное на тупую перепалку.
Лепова:
Какую он имел ввиду невесту?
Сенин:
Наверное, всего лишь слово к месту.
А что это тебя так взволновало?
Лепова:
Я знаю хорошо тебя, кота-нахала!
Уж больно с кисами ты, мой мурлыка, прост.
Смотри, так больно наступлю тебе на хвост,
Что не покажется тебе, должник мой, мало!
Сенин:
Опять ловлю намёк на алименты,
На всякие египетские казни,
Да я уже два года не проказил,
Могла бы высказать в мой адрес комплименты!
Лепова:
Ну не смеши, мой бывший муженёк,
С твоих-то алиментов экий прок?
А с комплиментами немного подожду.
Садись. Сыграем дружбу иль вражду.
Сенин:
А я готов сыграть с тобой любовь,
Как в третьем акте.
Лепова:
А как в жизни, вновь?
Сенин:
Ну где ты видишь спальни атрибуты?
Лепова:
О кустиках ты позабыл как будто…
Сенин:
Кустов не вижу, но могу представить…
Лепова:
Молчи и слушай, половая память.
К тому, что ты изведал, я добавлю:
Есть информация из…, знаешь сам, откуда,
И конфиденциальная, покуда
Мы отповеди не дадим спектаклю,
Как проповеди нечисти и блуда.
Сенин:
О чём вопрос? Один сеанс любви…
Лепова:
Но раньше твоей морде быть в крови!
Ты можешь быть в конце концов серьёзным?
Вопрос идёт о нашем сыне. Поздно
Спохватываться будет через час,
Судьба его решается сейчас,
В сию минуту! Всё решают звёзды!
Сенин:
Я кое-что уж слышал про Луну…
Лепова:
Ещё услышу глупость хоть одну…
Сенин:
Клепуша милая, к чему твоя суровость?
В подобном деле я сама готовность!
Лепова:
Ну, слушай. Через несколько минут
Должны мы провести в театре митинг,
Прочесть всё то, по факсу что пришлют
И осудить…
Белла:
Слушок узнать хотите?
Сенин:
Тьфу, напугала! Уж в который раз!
Лепова:
Выкладывай и убирайся с глаз!
Белла:
Из достоверных: наш главреж уволен,
Под тем предлогом, что смертельно болен.
Лепова:
Как быстро прогрессируют болезни!
Какие вирусы в него сегодня влезли?
Казалось бы – пропаренный, прожаренный.
Но, впрочем, всё равно, продолжим разговор.
Сенин:
Тебя не тронул страшный приговор,
Или ты знала обо всём заранее?
Лепова:
О чём заранее, о том, что будет жив?
Егорий, ты умнеешь по часам,
Ещё башку б немного почесал,
И понял бы, какие рубежи
Нам покорятся из того числа,
Где многие решаются проблемы
С позиций упрочения системы.
Сенин:
Короче, Клёпа, я не дипломат,
Но вижу пункт, что в списке номер первый,
И прежде чем другие вставим в ряд,
Займёмся сыном, что важней, наверно.
Но, если я, прости меня, увижу,
Что митинг – ради реноме главрежа,
Его ступени к власть имущим ближе,
А речь о сыне – скажется уловкой…
Лепова:
Ты сумасшедший! Я тебя зарежу!
Возможно ли, чтоб мать была плутовкой,
Играла жизнью собственного сына?
Только, как ты, такой вот образина,
Мог заподозрить козни карьериста
В моих мотивах, я ж не лгу, - реву лишь…
И знай, что тот, к кому меня ревнуешь,
Портфелем обзавёлся замминистра!
Сенин:
Позволь, позволь, я что-то не пойму.
За что повысили, мне даже интересно,
Или на митинге должны хвалить мы пьесу,
Зачем тогда запрет и нагоняй кому?
Лепова:
Умней, Егор! Какие имена?
В постановленье нет имён и отчеств!
В нём никому не воздаётся почесть,
Но нет и наказаний ни хрена.
Ну, кто к нам? Что ещё за хлюст?
Ушкин:
Нельзя ли мне узнать из первых уст,
(В театре, слышал я, созрели перемены)
Кто виноват, что делать, кто в отстой,
А кто подняться должен непременно?
Или затея выглядит пустой
Инсценировкой важной авансцены,
Где загодя аншлаг и где по шапке цены?
Сенин:
Ах, Пимен, Пимен! Враз всё раскусил,
Что значит театральный старожил!
Лепова:
Не раскусил, а только слышал звон,
А знать бы не мешало, где был он.
Давайте, мы выдумывать не будем,
Есть пьеса, никудышняя, пустая,
С замашками порой на многодумье,
И, критику сюжета пропуская,
Отмечу лишь натянутость на месте
Переднего, сказать забавно, плана…
Сенин:
Ты говорила, автор вне воздействий…
Лепова:
Я говорила? Это очень странно,
Запомни твёрдо истину простую,
Не нам решать, где ставить запятую!
Но пьесе, с подзаявкой на балет
Должны сказать мы громогласно: "Нет!"
Кому же, как не нам, известна её дурь?
Ты, друг Е.Сенин, лобик свой не хмурь,
И иже с ним, блистательный П.Ушкин,
С нас всех, чуть что, и поснимают стружки!
Спектакль окончен, мы живём в реале,
В котором до сих пор удачно мы играли,
И будем вновь играть живую пьесу
Для нашего, заметьте, "антиресу".
Тем более, актёры мы пока,
Валять не стоит ваньку-дурака.
Сенин:
Не знаю, как второй, один дурак всё понял,
Команды жду воинственной "По коням!"
Лепова:
Но, если ты язвишь, то пожалеешь вскоре,
Ум не твоё, подозреваю, горе.
Ушкин:
Второй - он не дурак, он из ослов,
Понять я не могу набора слов!
Лепова:
Скажи вот также, но о тексте пьесы,
Где одному мерещатся Дантесы,
Другому в образе визиря - Маяковский,
Октябрьские метавший отголоски.
Ну, как вам эта из цитат визиря:
"Валяй, поэт, импровизируй!"?
А продолжение "Египетских ночей"
С балетом полуголых басмачей?
И вся эта дуэль на встречных рифмах
С потерей облачения на нимфах
При каждой поэтической удаче
Того или другого, а иначе:
"Но, если не восторженный полёт
Души в стихах найду, а лишь напев унылый,
Взамен рабынь, благоухавших миррой,
К поэту стражник тут же подойдёт,
Вооружённый воинской секирой."
Вы что, хотели бы всё это проиграть
На современной, на московской сцене?
Вас критика задаром не оценит,
Но коль смолчит, припомнит вдругорядь,
Когда потребуется ради высшей цели
Кого-нибудь задвинуть или снять.
Ушкин:
Всё, хватит, Клёпа, полоскать мозги,
В конце концов, ведь ты не провокатор,
Скажи нам прямо, кто у нас враги,
Неужто этот пресловутый автор,
С его отдышкой, кашлем и подагрой,
Который может не проснуться завтра,
Стал на пути высокой нашей цели?
Настолько он с наружи лапоть драный,
Что и душа его, похоже, еле-еле,
Пока что держится в его двухмерном теле!
Лепова:
Опять она? Когда-нибудь убью!
Докладывай отчётливо и быстро!
Белла:
Прошёлся слух, - уволили министра!
Лепова:
Нашёлся враг… Голубушка, адью!
Сенин:
Так, значит, будем в бывшего метать
Мы острые критические стрелы.
Так вот он где засел, коварный тать,
Что разрешал такие ставить перлы!
Ушкин:
А я бы по нему тяжёлым метанул
За то, что, оседлав давным-давно свой стул,
Пустых он много высказал посул.
В мой адрес - сотни, непреложный факт!
Мне на квартиру восемь лет подряд
Оформить обещал сертификат.
Лепова:
А обзавёлся бы тогда бумажной фальшью,
Квартира от тебя была б сегодня дальше!
Когда в театре новый режиссёр,
Метла не только выметает сор!
Ушкин:
Ох, до чего же истина проста,
Теперь всё стало на свои места!
Король не умер, жив он! Тем не менее,
Да здравствует царица Мельпомении!
Лепова:
Пока не время вам кричать: “Ура!“
Сенин:
Мне кажется, что самая пора
Тебе бы вспомнить, - пять минут назад,
Для сына нашего какой сертификат
Сулила твоя хитрая игра?
Лепова:
Я думала, что ты успел забыть
Интригу предстоящего спектакля,
Но красная его больнее нить
Должна пройти сквозь нас. Не так ли?
Вот, если выполним несложный договор,
Конечно, устный, в надлежайшей мере
То нам с тобою общий приговор
Отменится, ты можешь быть уверен.
И эта нить, что тоньше волоска
На данную минуту, мой сподвижник,
Окрепнет и поможет отыскать
Пути в одну из заграничных клиник.
Мой шанс - авторитетный трон,
Хотя бы театрального масштаба,
Чтобы меня отказом - только тронь!
Царица перед вами, а не баба.
И, чтобы мне намеком на постель,
Или пугая нашей медициной,
Ответить не посмели, как досель,
Пройдусь по всем Харибдою и Сциллой.
Найдёт мой материнский эгоизм
Дорогу пробивных дороговизн!
Ушкин:
Мне кажется альтернативы нет
Сценарному продуманному плану.
А что же наш непризнанный поэт,
Согласен ли стать жертвой покаянной
Иль молча он снесёт на склоне лет
Со знаком минус дружную осанну?
Сенин:
А что ему? Он ничего не член,
Откуда бы его могли бы выгнать.
Как был, так и останется без выгод,
В его года удача - это плен
Сосудорасслабляющего ига
Банкетов и лекарственных проблем.
Лепова:
Какое иго! Не пора ли знать,
Что наш поэт, хотя и не был в курсе
Всего, что запланировала знать,
Но кое-чем он всё же перекусит
И кое-что останется в ресурсе!
Он получил за каждую строку,
А много ль надо на его веку?
Опять она! Чёрт взял бы её чтобы!
Отчётливо и громко, не сквозь зубы!
Белла:
Затмение Луны пошло на убыль!
Лепова:
Информативней я не знала бомбы!
Из новостных сегодняшних реприз
Сибиллы нашей, эта - нечто из…!
Сенин:
С Луной всё ясно, но темно в другом, -
В затменье провокационной пьесы
Без планов просветления потом.
От боли головной кому компрессом
Поставленным был плановый провал?
Или как раз, весь план в том состоял,
Тогда к чему пришло его начало?
Ушкин:
Всегда премьеры наши привечали
Элита театральная Москвы
И режиссёры с берегов Невы,
И театралы многих городов.
Необходимо, знать, скопление голов
Для массовой промывки их мозгов!
Сенин:
Ну, что бы там ни говорили примы,
Наш Пимен Ушкин – настоящий Пимен!
Признайся, Клёпа, сделан был заказ
На пьесу для отвода многих глаз?
Вот почему мы два другие акта
Всё репетировали сокращённо как-то!
Лепова:
А вам-то, бабникам, зачем всё репетировать,
Чтобы друг друга в помыслах кастрировать?
Не сцену ли твою, Егор, на пирамиде
С красоткой Беллою, набравшейся отваги,
Иль Пимену со мной на саркофаге,
Ну, что тогда? Обида на обиде.
Сенин:
Ты хочешь высказать, что в пьесе адюльтер
Такой, что превосходит даже порно?
Лепова:
Их даже два, очнулся, кавалер,
Ты, видно пьесу не читал подробно.
Сенин:
Что за вопрос? Мне б свой осилить текст.
И дела не было до всех балетных мест!
Лепова:
Поэтому ты выскочил в антракте,
Как с двухэтажной выпавший кровати!
А, может, по уши ты будучи влюблён,
Красотке тайно свой вручал талон?
Я видела одну в буфетной смене нашей, -
По пятой - ела суп с перловой кашей.
Сенин:
Ты изверг, Клёпа! Хватит про еду.
Ещё два слова, встану и уйду!
Лепова:
Посмотрим, как без отданных калорий
Ты первое осилишь и второе.
Советую немного подождать,
Возможно, что появится предлог
Официальный, чтобы вся вражда
Меж нами в виде ссор и мелких склок
Была забыта, только дай нам Бог,
Чтобы здоровым стал бы наш сынок.
Ушкин:
Узнал бы автор о канве сюжетной
Он записался б добровольной жертвой?
Лепова:
Ну, снова колебанья в поведенье
В который раз, - опять за рыбу деньги!
Наш старикан, дай Бог ему здоровья,
Без колебаний принял все условья.
Как просто данный экземпляр реликта
Представил вдруг, что он – Аврелий Виктор!
А ведь поэтов-профессионалов
Выискивали тщетно в двух Союзах,
Но в них сплошное сборище нахалов
И спекулянтов на обеих Музах.
В одном Союзе срок назвали - год
И с первой категорией снабженья,
В другом - полгода, но платить вперёд
И безлимитную жратву для окруженья.
А наш поэт - он на своей шестой,
Пенсионерской, и без предоплаты
За месяц взялся сделать труд такой
И выполнил от даты и до даты!
Да он всё знал, что только первый акт
В единственной премьере будет сыгран
И даже пункт внесли в его контракт
По форс-мажорным разным политиграм.
Ну, например, не будет в срок запрета, -
Играть тогда без актов третьи акты.
Так что вы зря жалеете, ре-бя-ты,
Утерянные тонкости сюжета.
А для того вот, чтоб наверняка
Запрет на пьесу всё ж не мог сорваться
Наш автор в Камасутру проникать
Не преминул помолодевшим старцем.
Его фантазии в скульптуру оплави, -
Пополниться бы смог известный храм любви!
Эротика его нова и на бумаге,
Особенно со мной - на саркофаге.
Сыграл бы Ушкин - роль из ряда вон,
Проснулся бы, наверно, фараон!
Сенин:
Не дал бы фараонить до конца,
Наверное, убил бы подлеца!
Ушкин:
А что же ты не победил в дуэли?
Сенин:
Посмотрим кто кого в апреле!
Лепова:
Вот знайте, к чему могут привести
Раздетые до нельзя травести!
Сенин:
Как интересно ты проговорилась
О поиске поэта-исполнителя!
Кто же искал, скажи ты нам на милость,
И кто заказчик пьесы, не умыт ли я,
Главрежем бывшим, Клёпой подозрительной,
Или мы все, не будем ли умыты,
Аферой, что затеяли бандиты?
Ушкин:
Мысль интересная и проиграть бы надо
Вперёд на два-три шага продолжение,
Дабы рассеять нам возникшее сомнение
В реальности грядущего расклада.
Что, если наш высокий отставной
Вернётся по решению суда?
И что же ожидает нас тогда
И наш театр?
Сенин:
Варягов рой,
Под знаменем варяга-режиссёра,
И в этом рое с новыми дебошами
Погрязнут все от первого актёра,
Кончая боевыми билетёршами.
Лепова:
Наивные, противные, хорошие!
Закончилось уж лунное затмение,
А главное, что мною вы не брошены
И Белла к нам. Узнаем сообщение…
Ушкин:
Как там многострадальная Луна,
Во всю сияет или же бледна?
Белла:
Во всю сияет или же бледна?
Белла:
Всех зрителей, давно уже заметно,
Затмение встревожило балета.
А я вам принесла последние два факса
В одном приказ, в другом – подсказка,.
И оба они - новому главрежу…
Лепова:
Давай сюда… Формальности урежу…
Так… так… Ну, что я обещала?
Министра нового здесь подпись для начала
И текст для митинга, но мелочи - потом,
Договоримся прежде о большом.
Есть у меня огромные сомненья
На тему вашего, коллеги, разуменья.
Скажу вам, что весьма удивлена
Наивным до смешного разговором:
В сомнительные наши времена
Какой министр предстать захочет вором?
Ну, не хватило у него ума
Последовать в отставку по совету,
В конце концов его жена сама
Наложит на его шатанья вето.
Когда борьба под флагом антивируса
И нам из суеверий надо выбраться,
Представив трезво мненье о борце,
Как авторе пришедшего папируса
С заказчиком, увы, в одном лице.
Пора поставить точки все над i,
Без разглашения, конечно, там и сям,
Всего, что лишь известно нам одним
И помнить, что придётся нам самим
Долги платить по устным векселям.
Не быть тогда варягам из друзей,
Своих у нас достаточно князей!
Прошу, тебя, Егор с помощницею Беллой,
Организуйте стол на авансцене,
Кувшин воды на нём незапотелый,
Три кабинетных стула, нота бене,
С достоинством держитесь, без ухмылок,
Смотрите, чтобы не был хлипок
Авторитетный ваш аплодисмент,
Определяйте правильно момент
Его подачи и чтоб заводно!
Сенин:
Тогда надену степовый каблук,
Что гарантировать по ходу гром и стук.
Лепова:
Не будь шутом! Когда мы заодно
В цепи проблем, не тупиковых вдруг,
Найду я жизненно весомое звено
Или обоим нам тогда каюк.
И, если ты мне безусловный друг,
А сыну ты, как любящий отец,
Так сделай, что просила, наконец!
Мы с Пименом попробуем тем временем
Осилить почту мысленным конвейером.
Ушкин:
Да выкинь ты её ко всем чертям,
И так ведь ясно, что отрава там!
Лепова:
Само собой, но сцену в третьем акте
Неймётся мне сыграть хотя бы в дубликате.
Забудем, Пимен, смелые наряды,
Но я прошу тебя приклеить бакенбарды.
Пушкин:
В плену импровизации распутства,
В котором зло пеняет на добро,
Я выронил ревнивое перо,
Спасая героиню от безумства.
Клеопатра:
Как Луна в полнолуние
Покоится на звёздном ковре неба,
Так и я, царица Египта,
Замираю на дорогах твоих рук.
Пушкин:
Когда мой взор спадает на черты
Лица богини с дивными очами,
Благословляю празднество мечты
Египетскими знойными ночами.
Клеопатра:
Озирис говорит твоими устами,
Ликует земля в своём окружии.
Лучезарные боги внимают твоей песне
В четырёх углах неба.
Пушкин:
Века сомкнулись. На моих руках
Божественно пленительною девой
Лежит царица в розовых шелках,
Ночной любви богиней откровенной.
Клеопатра:
Так покоюсь я на дорогах любви
И пусть продлят боги ночной сон
Светила, я целую твои горячие руки,
Они охватывают царицу.
Пушкин:
Вековая награда наград, -
С драгоценною ношей круженье.
Я с красивейшей из Клеопатр
В вековое плыву погруженье.
Клеопатра:
Я рекою любви в тепле твоих рук
Плыву по волнам благополучия
В море радости и наслаждений
На вечный остров блаженства.
Лепова:
Как сладко закружилась голова,
Век так бы танцевать с тобой в обнимку!
От кайфа твоя ноша чуть жива,
Как твой затылок?
Ушкин:
Уцелел едва.
Лепова:
Поставим скоро на него пластинку,
А мне уютно на твоих руках
Почувствовать уверенную силу,
Способную лелеять в облаках,
Хотя бы по сценарному мерилу.
Ушкин:
На сцене ты бы в шёлковом хитоне
Была бы и стройнее, и прекрасней!
Как жаль, что остаётся, Клёпа, ноне
Работу нашу признавать напрасной.
Лепова:
Не беспокойся, скоро я воскресну!
Узнай, что тот же автор пишет пьесу,
Ещё одну, признаюсь напрямик,
Мечтаю я сыграть в ней Лилю Брик,
А кто - её любовника? Проник?
Сенин:
Мне, в пьесе, Клёпа, остаётся Ося?
Лепова:
Тебя, возможно, в ней не будет вовсе!
Придётся мне, крепя в театре тыл,
(Амикошонства в труппе нам довольно)
Напомнить, если скоро ты забыл,
По паспорту я – Клеопатра Львовна!
Сенин:
Достала и меня, я вижу, вертикаль!
И, если не проткнёт, наверняка, задвинет.
Ну что же, я готов, отмашкой просигналь.
Лепова:
Выходим. Моё место посредине.
Вы оба отодвиньтесь ближе к краю.
Устроились? Итак, я начинаю:
Товарищи!
Только что получено сообщение о новом постановлении Партии, Правительства и Патриархии по пьесе “Есенин и Клеопатра”. Мы, актёры и постановщики премьеры, испытываем глубокое удовлетворение своевременным предупреждением о низком идейном уровне данного, язык не поворачивается сказать, балета. Этот противоестественный сюжет с бормотаньем псевдолитературных монологов, приписываемых самым наглым образом классикам русской поэзии, сюжет, противоречащий Православному Реализму и не имеющий исторических корней, является не чем иным, как попыткой
увести общественное мнение от решения основных задач строительства Суверенной Демократии, открывшей всему миру перспективу Справедливого Процветания.
Все участники премьеры заявляют: мы благодарны Партии, Правительству и Патриархии, спасших нас своим мудрым решением от неминуемого позора во втором акте балета, спасших и приглашённых на премьеру от унизительной траты времени в качестве свидетелей деградации театрального искусства.
Мы надеемся, что вы все поддержите вместе с нами постановление Партии, Правительства и Патриархии по пьесе “Есенин и Клеопатра“, и выразите, как и весь коллектив театра, глубокое возмущение автору балета, осмелившемуся включить во втором акте аморальные сцены, недостойные наших современников.
(Бурные, продолжительные аплодисменты, все встают и уходят)
Спокоен Сфинкс в долине пирамид,
Спокоен Сфинкс в долине,
Спокоен Сфинкс,
Спокоен…
КОНЕЦ
Комментариев нет:
Отправить комментарий