Владимир Скиф

ПОСЛЕДНИЕ ДНИ НИКОЛАЯ КЛЮЕВА В ТОМСКЕ

                     Я сгорел на своей Погорельщине, как некогда
                     сгорел мой прадед протопоп Аввакум
                     на костре пустозёрском.
                                                    Николай Клюев
                      (Из письма С. Клычкову от 12 июня 1934 года)

В окна била метель и, стеная, носилась над Томском,
Отпевала поэта и грызла каменья тюрьмы.
Донесла ли метель – позабывшим поэта потомкам –
Весть о гибели Клюева в хладном преддверье зимы?

Леденела душа величайшего в мире Поэта,
Где, как нищий, провёл он остатние, горькие дни,
Где он пулю нашёл вместо белого ясного света,
Где о друге рыдал, а гробы проплывали над ним.

Он уже изнемог, он на нарах лежал, как в мертвецкой.
Рядом Томск деревянный мерцал, как родная изба,
Но спасти не сумел Гамаюна земли Олонецкой,
Аввакумова отпрыска, чья догорала судьба.

Он не ведал уже, где его упокоятся кости,
Сквозь житейские вёрсты себя по-бурлацки влачил.
Умирал, как зола, о малиновом думал погосте,
Но в кромешной тоске и во мгле бессердечной почил.

Пуля смерчем вошла в его бренное, жгучее тело:
Запылал небосвод,
                        и земная обуглилась твердь…
В нём взалкал Аввакум! И он пал, не почуяв предела
Своей жизни, любви, не почувствовал жадную смерть.

С ним простился Христос и поднялся на вечное небо.
Был ли Клюев небесный? Железный? Он есть!
Принимавший в объятья – Плутарха, Гомера, и Феба,
И, оставивший миру – поэзии Совесть и Честь!