Андрей Широглазов

ЯЗЫК ОТЦОВ 

(Фиме Жиганцу)

Никитин, Фет, Есенин и Рубцов...
При буйстве рифм и совершенстве линий,
Язык отцов, ты так необразцов
На фоне схематической латыни.

Ты, как страна - изломан и избит,
Но как бы ни старались иноверцы,
Ты не избыт, не предан, не забыт,
Не похоронен в загрубевшем сердце.

Среди англоязычного письма
Ты - как босяк из горьковской ночлежки,
Где идиш и арабская тесьма
С тобой на нарах дремлют вперемешку.

А торжествует глупый новояз.
Еще чуть-чуть и он расправит плечи,
И будут люди толковать про нас,
Что говорить нам незачем и нечем.

Давай, мели, Емеля-басурман!
Что не молоть, пока твоя неделя...
Нам незачем за словом лезть в карман:
Оно у нас снаружи и при деле.

Оно способно стать и кулаком
И кукишем, повернутым к Европе.
Мы всякий полный shop сведем тайком
к "шо б я так жил", а после - к "полной жопе".

И, растеряв последнее лицо,
Shop снова станет "лавкой". Круг замкнется.
И все вернется. Да, в конце концов,
Все это обязательно вернется:
Никитин, Фет, Есенин и Рубцов...

За это, право, стоит побороться!

СЛОВА

Слова, выстраиваясь в ряд,
меня молили о порядке,
но я имел другой наряд
в своей семейной разнарядке.
Слова кричали: “Запиши!
Мы не достойны равнодушья!”.
Но по листам моей души
молчанье разливалось тушью.
Я был под властью этих клякс,
бродя по дому непоседой.
Мне позвонил какой-то Макс
и отравил меня беседой.
Из детской группа “Ленинград”
на лбу мне множила морщины,
вливая в кровь денатурат
отборной русской матерщины.
Слова врывались в этот бред:
“Мы беззащитны перед матом.
Ведь ты - филолог и поэт,
а не паталогоанатом.
Пиши! До скрежета зубов,
до дрожи утомленных пальцев.
Мы превратим твоих сынов
в соратников из постояльцев.
Пиши!” И снова тишина.
И снова - затхлое молчанье.
Бутылка красного вина -
пик бытового одичанья.
И только в дыме папирос -
следы словесного мерцанья.
Но разбивается вопрос
бесплотным знаком восклицанья.
И не добраться до основ...
И вновь пустует свято место...
Текст - он обходится без слов.
О Боже мой, как много текста...