* * *
Кириллу КовальджиОснежись, голова! Черт-те что в мировом чертеже!{270}
Если жизнь такова, что дышать уже нечем душе
и втемяшилась тьма болевая,
помоги мне, судьба, та, что сам для себя отковал,
чтоб у жаркого лба не звенел византийский комар,
костяным холодком повевая.
Что написано — стер, что стряслось — невозможно назвать.
В суматоху и сор, на кривой и немытый асфальт
я попал, как чудак из романа,
и живу, как дано, никого за печаль не виня.
Нищим стал я давно, нынче снова беда у меня —
Лиля руку в запястье сломала.
В суматоху и сор, на кривой и немытый асфальт
я попал, как чудак из романа,
и живу, как дано, никого за печаль не виня.
Нищим стал я давно, нынче снова беда у меня —
Лиля руку в запястье сломала.
Жаль незрячих щенят, одурели в сиротстве совсем:
знай, свой закут чернят, издеваясь, как черти, над всем, —
мы ж, как люди, что любим, то белим.
За стихов канитель современник не даст ни гроша.
Есть в Крыму Коктебель, там была наша жизнь хороша —
сном развеялся Крым с Коктебелем.
В городах этажи взгромоздил над людьми идиот.
Где ж то детство души, что, казалось, вовек не пройдет?
Где ж то слово, что было в начале?
Чтоб не биться в сети, что наплел за искусом искус,
суждено ль нам взойти в обиталище утренних муз,
добывающих свет из печали?
Где ж то детство души, что, казалось, вовек не пройдет?
Где ж то слово, что было в начале?
Чтоб не биться в сети, что наплел за искусом искус,
суждено ль нам взойти в обиталище утренних муз,
добывающих свет из печали?
Есть в Крыму Коктебель, в Коктебеле — Волошинский дом,
и опять, как теперь, мы к нему на веранду придем,
до конца свой клубок размотавши, —
там, органно звуча, в нас духовная радость цвела,
там сиял, как свеча, виноград посредине стола
и звенела походка Наташи.
«Оснежись, голова! Черт-те что в мировом чертеже!..». Печ. по: ВСП. С. 408. Впервые: Время. — Харьков. — 1993. — 11 янв. Ст-е посвящено поэту Кириллу Ковальджи, с которым Ч. сблизился в сентябре 1992 г. в Коктебеле. Ковальджи тоже ответил ст-ем и успел подарить его в последний приезд Ч. в Москву в ноябре 1994 г. На веранде Волошинского дома читались стихи; тишину нарушал только стук каблучков экскурсовода (Н. Мирошниченко, теперь директора музея Волошина). …византийский комар… — Возможно, Ч. имеет в виду «жужжание» несвоей, мертвой речи — и находится в этом отношении под влиянием Мандельштама («Первые интеллигенты — византийские монахи — навязали языку чужой дух и чужое обличье, — писал Мандельштам в „Заметках о поэзии“. — <…> Поэтическая речь никогда не бывает достаточно „замирена“, и в ней через много столетий открываются старые нелады, — это янтарь, в котором жужжит муха, давным-давно затянутая смолой, живое чужеродное тело продолжает жить и в окаменелости. Все, что работает в русской поэзии на пользу чужой, монашеской словесности, всякая интеллигентская словесность, то есть „Византия“, — реакционна. Все, что клонится к обмирщению поэтической речи <…> — несет языку добро, то есть долговечность…»). …костяным холодком повевая. — Вновь аллюзия к Мандельштаму, на этот раз ст-ю «На каменных отрогах Пиэрии» («И холодком повеяло высоким / От выпукло-девического лба, / Чтобы раскрылись правнукам далеким / Архипелага нежные гроба»). …слово, что было в начале… — Отсылка к первой строке Евангелия от Иоанна: «В начале было Слово, и Слово было с Богом и Слово было Бог». …до конца свой клубок размотавши… — Ср. древнегреческий миф о клубке Ариадны; возможно, также представления о Парках, ткущих нити человеческих судеб.
и опять, как теперь, мы к нему на веранду придем,
до конца свой клубок размотавши, —
там, органно звуча, в нас духовная радость цвела,
там сиял, как свеча, виноград посредине стола
и звенела походка Наташи.
«Оснежись, голова! Черт-те что в мировом чертеже!..». Печ. по: ВСП. С. 408. Впервые: Время. — Харьков. — 1993. — 11 янв. Ст-е посвящено поэту Кириллу Ковальджи, с которым Ч. сблизился в сентябре 1992 г. в Коктебеле. Ковальджи тоже ответил ст-ем и успел подарить его в последний приезд Ч. в Москву в ноябре 1994 г. На веранде Волошинского дома читались стихи; тишину нарушал только стук каблучков экскурсовода (Н. Мирошниченко, теперь директора музея Волошина). …византийский комар… — Возможно, Ч. имеет в виду «жужжание» несвоей, мертвой речи — и находится в этом отношении под влиянием Мандельштама («Первые интеллигенты — византийские монахи — навязали языку чужой дух и чужое обличье, — писал Мандельштам в „Заметках о поэзии“. — <…> Поэтическая речь никогда не бывает достаточно „замирена“, и в ней через много столетий открываются старые нелады, — это янтарь, в котором жужжит муха, давным-давно затянутая смолой, живое чужеродное тело продолжает жить и в окаменелости. Все, что работает в русской поэзии на пользу чужой, монашеской словесности, всякая интеллигентская словесность, то есть „Византия“, — реакционна. Все, что клонится к обмирщению поэтической речи <…> — несет языку добро, то есть долговечность…»). …костяным холодком повевая. — Вновь аллюзия к Мандельштаму, на этот раз ст-ю «На каменных отрогах Пиэрии» («И холодком повеяло высоким / От выпукло-девического лба, / Чтобы раскрылись правнукам далеким / Архипелага нежные гроба»). …слово, что было в начале… — Отсылка к первой строке Евангелия от Иоанна: «В начале было Слово, и Слово было с Богом и Слово было Бог». …до конца свой клубок размотавши… — Ср. древнегреческий миф о клубке Ариадны; возможно, также представления о Парках, ткущих нити человеческих судеб.
Комментариев нет:
Отправить комментарий