Валентина Тен

Шукшину В. М. Ах, как принято у нас...

Ах, как принято у нас, но после смерти
Дифирамбы петь своим родным сынам.
Надорвалось сердце, уж поверьте,
Замолчало сердце Шукшина.
Болью общей своего народа
Он наполнил душу до краёв,
То не гроздья красные калины –
Васи Шукшина алеет кровь.

Нашим был алтайским запевалой,
Лучшим сыном матушки-земли,
Мало так кукушка насчитала,
И за ним архангелы пришли.
Наш алтайский паренёк из Сростков
За наукой, чуть ли не пешком,
Шёл в столицу, словно Ломоносов,
Русский паренёк из Холмогор.

Сколько их стране дала деревня,
Ярких, самобытных и простых?
Под калиной красной песней спетой
Навсегда и наш Шукшин затих.
Горько мне, что часто после смерти
У огромных – мелкая возня,
Сколько пил, курил что, сколько женщин?
Эх, страна! Колючая стерня.

Ты так много сыновей теряла,
Видно, задубела от потерь,
В игры и играешь, и играла,
Их, толкая в узенькую дверь.
Господу достойные по нраву,
Рано их призвал на божий суд,
Их творенья вечно и по праву
С нами в нашей памяти живут.
***
Ах, калина, ты отполыхала,
Ждёт высоких высшая страна,
И опять Россия обнищала,
Обнищала аж на Шукшина.
Но с годами всё ясней и больше
То, что он оставил, люди, нам.
Зритель на «Калине красной» плачет
По своим, по русским Шукшинам.

Мы такие, Господи, прости нас!
Пока живы – их не признаём,
Цену лишь посмертно назначаем,
Только после смерти воздаём.
Нет Сергея, Васи нет, Володи,
От макушки русских и до пят…
Благодарной памятью в народе
Будут живы, пусть спокойно спят.

Их читаем, смотрим и страдаем
Под гитар надрывный перезвон.
Заново посмертно открываем,
Восхищенья сдерживая стон.
Да, уходят русские мужчины,
Оставляя память на века.
Наш Алтай прославил наш Василий,
Вечно будем помнить земляка.

Шукшину В. М. Низкий поклон

Я качала на руках маленького сына.
Шукшина в последний путь собрала Россия.

Было дел невпроворот, всё же зацепилось,
Что на съёмках, где-то там, страшное случилось.

Понеслись года рекой – качала дочку
Под «Калину красную», целуя её в щёчку.

И последнего сынка, через годы,
Баловала песенкой. Мимоходом.

И никак не собралась, завертело,
Я тебе сказать, Шукшин, что хотела.

Вы позволите на «ты», Василь Макарыч?
Мне сегодня в очи зрит, смотрит старость.

Ну, а вам теперь стареть не придётся,
Боль в глазах, тоска в груди, в улыбке – солнце.

Низкий, русский наш поклон за Россию,
Дорогой ты наш земляк, Шукшин Василий.

Шукшину В. М. Мы

Чем не акт вандализма, ответьте, пожалуйста, мне?
Даже страшно, поскольку масштабы его – поражают.
Мусор слоем лежит на любимой шукшинской земле,
Растревоженный дух Шукшина над Пикетом витает.

Был бы жив, разогнал бы смердящее здесь «вороньё»,
Что слетается в Сростки, как-будто бы в званые гости.
Ужаснулся б, пройдя по Пикету, - ну, ё же моё!!!
Что же, люди, творите вы здесь, на душевном погосте?

Под луной то бутылка, то рваный и мятый пакет,
Возмущённо Катунь пенит бурная брызги седые:
Если «цвет» за полдня захламил весь шукшинский Пикет,
Что бы он на сегодня сказал о культуре России?

Стыдно мне, и не знаю я, как и куда мне стучать.
Эти знаки твердят мне о том, что уже мы глухие!
Эх ,бы, встать Шукшину, да Высоцкому встать и послать,
И послать нас, коль мы безнадёжно и страшно больные.

Группу риска метёт под гребёнку безжалостный СПИД,
Каждый день, умножая зловещую мощь оборотов,
Но, что делать с такими, в ком совесть уснула и спит?
Чем лечить на Руси эту сонную рать обормотов?

Не доходят у Господа руки до этой страды.
Только твёрдо я верю: они и сюда доберутся!
Так не жди, человек, ты глобальных размеров беды,
А заставь, наконец, свою спящую совесть проснуться.

В день июльский Пикет видит ночью кошмарные сны,
Задыхаясь под мусором, что принесён человеком.
Здесь, где каждой берёзке, воистину, нету цены,
Здесь прошёл почитатель, взращённый бессовестным веком.

Шукшину В. М. Монолог сверстницы...

Монолог сверстницы,
односельчанки Шукшина,
возмущающейся тем, что люди
разглядывают домик, в котором
мать Шукшина прожила два года

Два годочка пожила, а глазеют и глазеют!
Что ж, окромя Шукшина и писать, что ль не умеют?
Я то, милая моя, в Сростках 70 годочков,
Ваську ясно, знала я, правда не читала строчков.
Да и ежели писал Васька-то, об нашей жизни
Я и знаю, что он знал, но народищу на тризнееее!
Я пахала от зари до темна, где токмо можно,
А теперича – смотри, жизнь дороже да дороже.
Пенсия-то с гулькин нос, да и ту нечасто носют,
Люди, нет задать вопрос, всё автографы-то просют.
Нынче, кажут, и премьер сам пожаловал к нам в Сростки,
К простолюду не пойдёт, гладит Васькины берёзки.
Только в толк-то не возьмёт, что берёзки поспиляют,
Через три, а может, год…, люди в зиму замерзают.
Уже палят горотьбу, нет деньжат-то по России,
Наплодили голытьбу, уж прости меня, Василий.
Может, я не то кажу, вон, к тебе, страна вся в гости,
Но я по-бабски-то сужу, да то ж, когда ты на погосте.
А живой Василь-то был, тоже наше горе мыкал,
Кирзачи, как мы, носил, но не плакал, слышь, не хныкал.
Сердце-то неправоты говорят, не одолело,
Больно очень изменить, жизнь-то к лучшему хотело.
Да куды же одному? Не осилить, не одюжить,
Как и Стёпка-то, пропал, а теперь глаголют: нужен.
Ох, Россия, моя мать! Я и говорю, касатка,
Где низам-то совесть брать,коля сверху-то нехватка?
Жить у нас невмоготу, помирать – куда как легче,
Вон избёнку, ту и ту, нынче музеЯми крещут.
А его залили-то в бронзу, чтоб не трепыхался,
Чтобы окунать перо в правду-матку не пытался.
Чем он мир-то удивил, не пойму я, наш Василий?
С нами рядом в Сростках жил, а теперь по всей России.
Едут, едут и идут, даже и из-за границы,
И часовню возведут на Пикете, коль случится.
Раз уже бросали клич, я и то, дала пятёрку,
Только в микрофон москвич, их шукал, как ту иголку.
А деньжат простыл и след, в руки чёрные попали,
Наш чиновник – дармоед, воровством грешит веками.
А теперича Пикет всё в бумажках да в бутылках,
Словно был чертям обед здесь, на Васькиных поминках.
Знамо дело, уберём, что ж терпеть-то срамотищу,
Так вот в Сростках и живём, а гостей проходит – тыщи!
Всё глазеют, всё глядят…, помер – и село прославил,
А при жизни не щадят, чтой-то в строчках знать оставил.

Шукшину В. М. Память

Эх, голоса! Всё шире льётся, шире:
«Калина красная грустит по Шукшину»…
Как исполняют «Голоса Сибири»!
По-моему, слыхать на всю страну.

И в небо Сростков уплывают звуки,
А на Пикете душ людских прибой.
Уже твои, Василь Макарыч, внуки
Встречаются с народною волной.

Народ забудет всё, что душам чуждо,
Ты из народа, весь до капли свой,
И высшего признания не нужно,
Чем бьющий о Пикет людской прибой.

Любовь тебе, стихи тебе и песни.
Как точно ты всё это предсказал!
Не знаю я признания чудесней:
Ты – в будущем! Об этом ты мечтал.

Большую жизнь в измученное сердце
Впустил ты, и его разорвало,
А сам ты просто вышагнул в бессмертье,
Хоть в бронзе сердце, но стучит оно.

Стучит набатом, колокольным звоном
И собирает в Сростки всю страну,
Пришедшую к тебе с земным поклоном,
С земным поклоном к Васе Шукшину.

Шукшину В. М. Суета и скорбь

К Шукшину на дату юбилейную
Соберётся весь честной народ,
И польются словеса елейные
Из друзей, врагов и из «господ».

Ах, Василий, думалось ли, грезилось?
И такой ли памяти ты ждал?
Суетою скорбь людская вспенилась,
Ты всегда от суеты бежал.

Посмотри с высот на верноподданных,
Превративших в ярмарку Пикет,
Обожжённых болью слишком позднею,
Что тебя на свете больше нет.

Усмири с высот своих заоблачных
В твою честь такой базар-вокзал,
Очень точно ты во всём написанном
Наш характер русский показал.

После драки машем кулаками-то,
После смерти только воздаём,
С пеной на губах в момент отчаянья
Новую рубаху часто рвём.

А тебе бы друга закадычного,
С коим развела внезапно смерть:
Голос Шукшиной, родной, привычный бы,
Чтоб «Калину красную» подпеть,

Тишины бы, поля бы бескрайнего,
И писать, снимать, душой гореть.
Только слишком сильно сердце ранено,
Слишком рано выкосила смерть.

Шукшину В. М. Юбилейное

Отлили из бронзы, когда потеряли.
Восполнить пытаемся, что недодали.
И смотрит на милые Сростки Василий
И в бури шальные, и в ливни косые.

Но бронза холодная – смертная мука,
Он в ней не подержит ни внучку, ни внука,
Осевшую пыль с кирзачей не стряхнёт,
И пот с неподвижного лба не смахнёт.

Вокруг суетятся знакомые лица,
Желающих много ему поклониться.
Премьер и министры различных мастей…
Ох, сколько посмертно дождался гостей.

А что бы ни чтить человека при жизни?
Наверно, посмертно дешевле отчизне.
Но русский Василий умеет прощать,
И в сердце, уставшем, злобЫ не держать.

И вновь взбудоражены тихие Сростки,
Навстречу гостям выбегают берёзки.
Отсюда, родившись, шагнул прямо в вечность,
Тревожа в нас совесть, будя человечность.

Огромной России достойнейший сын.
В его персонажах характер народа,
Он звал нас на волю, и звал на свободу
Алтайский Василий Макарыч Шукшин.

Шукшину В. М. Это явление...

Это явление необъяснимо.
Рос и мужал.
Не был святым –
В близких женщинах путался,
С болью менял.
Звал нас на волю
И звал на свободу
Со Стенькой в душе.
Не удержался!
И сердце сдалось
На крутом вираже.
Может поддержку
У силы небесной
Он не находил?
Может не теми
Путями с Пикета
Он в жизнь уходил?
Больше бы кротости,
Больше б смирения
В жизни ему.
Только лишь так
Я прозрение позднее
Наше пойму:
Кончиком ручки
Рвал язвы нарвавшие,
Боль усмирив,
Правдою-маткою,
С ручки стекавшею,
Ложь заклеймив.
Правда ведь колет
Глаза виноватые,
Как резкий свет…,
Вот и стекается
Позднею платою
Русь на Пикет.