А. Росков

                        Худ. Алексей Аввакумович Наумов.
                        «Траурный возок несёт гроб с телом А. Пушкина в обитель».

Реквием о Святогорском монастыре 

Под весёлый свист и щебет птичий
посредине мая и весны
вот стоим мы на горе Синичьей
возле белой каменной стены.
А точнее если – возле входа
в Божий храм, у самых у ворот.
А погода… В это время года
лучшая, наверно, из погод.
Зелень только-только пробудилась –
травка молодая и листва.
И почти по-летнему светило
греет… Ветерок, едва-едва
залетев на гору, замирает,
в прошлогодней прячется листве.
И кресты на солнышке сияют
глубоко в небесной синеве.
Мысли все мои – о человеке
(между нами – времени провал),
что бывал тут в позапрошлом веке.
Впрочем, мягко сказано – бывал.
Он вот в этом храме (не в обиду
православным людям), факт есть факт,
заказал монахам панихиду
по Гордону Байрону. А так,
так как сам не шибко верил в Бога,
хоть носил Всевышнего печать
на челе, он далее порога
этого старался не ступать.
Но, надев крестьянскую рубаху,
от высоких отрешившись дел,
Божьего ничуть не зная страха,
Лазаря в престольный праздник пел
с нищими, прикинувшийся нищим,
прямо у ворот монастыря.
А за год до смерти на кладби;ще
здешнем, как анналы говорят,
выкупил землицы два аршина
для могилы будущей своей…
А потом сюда вот, на вершину
сей горы, в один из февралей
люди молчаливые, как тени,
в этот храм подняли на руках
по крутым заснеженным ступеням
в новеньком гробу тесовом – прах.
А за гробом – ни жены, ни друга,
никого из близких и родных –
кучер, да жандарм, да снег, да вьюга,
да ещё один из крепостных
преданный слуга Козлов Никита –
он ещё в лицейские года
и до дня того, как быть убиту
Пушкину, с ним рядом был всегда.
Он – Никита – лишь один и плакал,
всю дорогу стоя на возу:
«Барина в рогоже, как собаку,
как собаку, хоронить везут».
А из Петербурга расстоянье
до пределов псковских, по зиме…
Хоронили Пушкина крестьяне
в камень промороженной земле.
И в могилку бросили по горстке
сами крепостные – той земли.
Да ещё две дамы из Тригорска
постояли молча и ушли.
Господи! Представить только это –
слёзы сами катятся из глаз:
гения, российского поэта,
НАШЕ ВСЁ, как говорят сейчас,
без цветов и без надгробной речи…
Слов, как говорится, просто нет…
Хорошо, что хоть по-человечьи
Пушкин в этом храме был отпет…
Имя его связано незримо
с детских лет ещё с любым из нас
и до смерти в памяти хранимо…
Боже, неужели вот сейчас
мы пройдём чуть-чуть вдоль стенки этой
по широким плитам и вот тут
вдруг увидим памятник поэту
и последний на земле приют
предка африканца Ганнибала –
русского душою и умом…
Здесь Наталья Пушкина стояла
года через два уже, потом,
после похорон её супруга.
Да и кто тут только не бывал
за почти два века, в зной и вьюгу,
искренне здесь кто не горевал
над судьбой погибшего поэта
и не клал на памятник цветы…
А сегодня никого здесь нету
из народа – только я да ты.
День сегодня не экскурсионный,
вот и ладно, вот и хорошо:
можно с низким подойти поклоном
не спеша к могиле… Подошёл,
сам в себе вдруг став таким серьёзным,
я к оградке, далее – нельзя.
И не знаю, почему вдруг слёзы
так и накатились на глаза,
и всего пронзило, будто током,
горько-горько стало на душе…
Вчитываясь в пушкинские строки,
я и не надеялся уже,
что когда-нибудь в мои-то лета
выпадет мне вдруг счастливый шанс
поклониться гению поэта
на его могиле. Здесь. Сейчас.
И такую грустную картину
я увидел, словно наяву:
белая бескрайняя равнина,
тучи по-над ней летят-плывут,
бледный месяц в тучах сквозь разрывы
смотрит на почтовый санный тракт,
где бегут лошадки – не ретиво,
мелкой рысью, рыси этой в такт
ямщичок подёргивает вожжи.
Ящик деревянный на возу,
в нём лежит на ворохе рогожи
гроб тесовый – Пушкина везут
по России. Гроб лежит закрытый,
месяц на него с небес глядит.
И стоит слуга – Козлов Никита
на полозьях – гроба позади.
Ночь, как и положено, с морозом.
И Никита – плакать есть о ком –
вытирает старческие слёзы
в рукавице грубой – кулаком.
Кучер на лошадок: «Но, скотина!»
Только тяжело лошадкам вскачь…
-
Как представил я сию картину
у могилы… Самому хоть плачь…