Борис Ефремов

Иосифу Уткину

Хоть и не вслух, но вольно и крылато
Ты Лермонтова в небесах читал,
И рухнул в самолёте на Карпаты,
И всё смешалось — люди и металл.

Перед уходом, говорят, мелькает
Вся жизнь перед глазами. Может быть.
Но ты не верил, чтобы вдрызг о камни —
Всё то, чем ты любил дышать и жить.

Старушка мать, уже подслеповато
Читающая письма, сёстры, строк
Клокочущий поток — чтоб о Карпаты
Разбил какой-то грубый глупый рок...

Как голос твой гремел по людным залам!
И Маяковский, побледневший аж,
Встал над людьми, попридержал, сказал им:
«Вот это настоящий, русский, наш!»

Не знал кумир тех лет бурлящей лавы,
Что в школе классы ты прошёл не все,
И как читал ты книжки, Боже правый,
Кружась в житейском гиблом колесе.

И как смотрели на тебя, красавца,
Армады почитательниц святых,
И лишь одной, кому был рад признаться
В любви, — ничуть не нравился твой стих.

Тебе бы на Парнасе русском место,
И даже власти прочили его.
Но ты ушёл. И вот до Бухареста
Подстёгивал Пегаса своего.

И вот, и вот, и вот в хребет Карпатский,
Как эпиграмма, впился самолёт.
А мать-старушка, с горькой болью адской,
С войны, с Победой, сына ждёт и ждёт.

И сослуживцы и друзья поэта
Взамен тебя писали письма ей.
И только ложь кощунственная эта
Продлила матери с полсотни дней.

Рассказывают, что тогда в Карпатах
От гибельных руин невдалеке
Нашли тебя, поэта и солдата,
С раскрытой рваной книжкою в руке.

Игривый ветерок трепал страницу,
А там — под ясного заката медь —
Стихотворенье раненою птицей
Так рвалось в небо синее взлететь!

«По небу полуночи ангел летел
И тихую песню он пел,
И месяц, и звёзды, и тучи толпой
Внимали той песне святой...»