Борис Ефремов

Владимиру Маяковскому

У меня, да и у вас, в запасе вечность,

Что нам потерять часок-другой?

В. Маяковский.

«Юбилейное»

Религию идейно невзлюбив
И предпочтя бунтарское сверженье,
Ты всё-таки церквей речитатив
Взял без боязни на вооруженье.
Ты веру был готов спалить до тла,
Но не смущался ради звонкой цели,
Чтоб, как церковные колокола,
Стихи набатом над страной гудели.
На сокрушенье мировых оков
Ты был готов отдать всей жизни годы,
И всё же в партию большевиков
Ты не вступил, чтоб не терять свободы.

Властитель поэтических вершин,
Владеющий, как Пушкин, русским словом,
Ты опускался до людских низин –
Их лозунгом вести к вершинам новым.
Ты знал – в походе нужен идеал
И ты назло разгулу и потерям
О Ленине поэму написал:
Не веря в Бога, ты в него поверил.
Но вера гасла – исподволь, не вдруг,
И гибель – если с нею распроститься.

Ты видел – отбиваются от рук
Рабочие, крестьяне и партийцы.
Страну тянуло неуклонно вниз.
В низинной пошлости увязло счастье.
И ленинский словесный коммунизм
Выплёскивался в гиблое мещанство.
И вот, на горло песни наступив,
Ты пишешь, пишешь, пишешь фельетоны.
И этот сатирический мотив
Уж не набат, а только перезвоны.
И вот уже не раз и не другой
С тобою на одну и ту же тему:
«Ну что ты мелочишься, дорогой?
Взорли! Пиши о Сталине поэму!»

«Но я поэт, – ты им сказал, –
не шут.
И не лимон, который крепко выжат.
Ни строчки по заказу не пишу.
Пускай Кудрейки по заказу пишут».
И всё-таки ты им назло взорлил!
Ты «Баню» написал в размахе русском.
Победоносиков в той пьесе был
Земным божком – партийным главначпупсом.

Над ним московский зритель хохотал,
Да так раскатисто – на всю планету.
А Сталин злился. Он себя узнал.
Тебе он не забудет вольность эту.
Когда, простившись с будущей женой,
Ты подошёл к окошку в комнатёнке,
За дверью приоткрытой и стеной
Услышал шаг, расчётливый и тонкий.

Вошёл огэпэушник. «Это ты?» –
«А кто ж ещё?» – И ты к нему навстречу
Шагнул к двери. Но около тахты
Как будто кто ударил в грудь и плечи.
И ты, качнувшись, на спину упал,
Но, боль в груди почувствовав, поднялся.
Стрелявшего уже и след пропал,
Лишь револьвер дымящийся валялся
У ног твоих. «Сквитались мы с тобой,
Победоносиков...» – И всё покрылось
Безжизненной какой-то темнотой,
Лишь что-то яркое вдали светилось...

Когда твой гроб спустил служитель в печь,
В окошко дверцы Лиля Брик смотрела.
Огонь объял тебя. Дошёл до плеч.
И вдруг приподнялось из гроба тело.
Брик закричала: «Боже! Он живой!»
А ты всё выше, выше поднимался.
Вослед за Пушкиным, твой век земной
Живой, набатной славой продолжался.