Вадим Шарыгин

Улица Мандельштама

При всей нынешней массовости вовлечённых в рифмование граждан, собственно поэзия умирает — сегодня и буквально на глазах. Умирает поэзия слов и поэзия жизни. Приметы этого : уже не десятки, а лишь единицы уцелевших в забвении подлинных или талантливых поэтов. И уже не тысячи, а лишь сотни, а то и десятки знатоков или читателей-ценителей поэзии. Остальные сотни тысяч и миллионы — проходной двор, лишенцы (лишённые дара воспринимать поэзию) или проходимцы — проходящие мимо (поэзии), или люди не отличающие непоэзию от поэзии. Эти стихотворения — попытка продлить агонию большой поэзии, попытка пройти или продлить «улицу Мандельштама»...

«Это какая улица? — Улица Мандельштама» 

1.

Я чту мелодию — нордический органа
Аккорд с тяжёлым приступом причала,
В нём вскрытой мидией волна погана,
Бушует мелко, чайка прокричала

Тоску промокшую нагромождённых камней.
В глубь отступает шелест жизни давней.
И снова к горлу море подкатило!
Безмолвно тонет блёклое светило.

Хронометра я слышу хромоногий
Усталый ход, ишь надорвал пружины.
Чаруюсь. И чураюсь фальши многих!
Сны на песке — волной уничтожимы.

Предвосхищаю тщету всех дерзаний.
Кровь от — Елабуги, вплоть до — Рязани!
Куда мне вечность деть, скажите,
Временщики, я времени сожитель!

Я чту мелодику нордического соло
Расколотого молнией уклада.
Пустуют — города, молитвы, сёла!
Мне массы голой пустоты не надо.

2.

Настольные лампы
Свой свет укороченный
Уткнули в ребячество строк роковых.
И взгляды огнями домов оторочены...
Эпоха за окнами —
Мастеровых.

Клокочут цеха. Заржавели окраины.
Штампуют. Зарю и сиреневый лист.
И кашель движков. И кислинка окалины.
Напрасен и безукоризненно чист

Закат в мутных стёклах — пенсне кареглазое
Блестит. Ослепительный облик ослеп!
И, как трубочист с длинным тросиком, лазает
Фонарная тень вдоль, похожей на склеп,

Распластанной тверди пространства намоклого,
Долинным умытого длинным дождём.
Под сенью скрывается взмаха Дамоклова —
Разъятая стать! Свет в окне побеждён:

Не тьмою, не ночью — эпохой кондовою,
В которой конвейер, заклинив, гремит!
На час арендованной рыщет гондолою
Алхимия, смерть превращая в гранит.

Настольные ламы
Сидят в позе лотоса.
К дням низменным с высшим презреньем готов!
Когда же начнут, будто лампочки, лопаться
Текучие звёзды
Текущих годов?!

3.

Противлюсь времени...
Иль мельниц Дон Кихота
Мне не достаточно?
Шутом елозя

Пред тронным Лиром, миром...
И была охота
Губить себя?

Лишь снег.
Лишь скрип полозьев —

Над всем разгулом
Завывающей метели!
Жизнь не вернуть.
Смирись, душа, дичая.
Глотками обжигающего чая
Согреть тоску...
Вы искренность хотели?

Так получайте:
Не поэты победили —
Везде. Во всех краях
Всех ипостасей, всюду!

И никаких иллюзий. Ил идилий.
Сгребает век, как битую посуду —

Осколки колкие
Тончайшего фарфора —
Все таинства, все чары строк спонтанных...
И под лучистый кобальт семафора,
В который навсегда шагнула Анна,

Поэзия растает...
Слишком тонко,
Заливисто проплачет собачонка
В сквозящей ночью подворотне века.
И где-то в вышине погаснет Вега...

4.

Я взрываю, как лёд, мандельштамовской речью —
Трёхкопеечный, узкий, бездарный мирок
Колченогих стишков! Я звездами перечу
Сотням тысяч — поэзию бросивших впрок!

Эта странная чайка в немом переулке —
И стенанья вдоль стен, и опасна вблизи.
Как же мечется! Рыскает! Обликом гулкий
Город чистые крылья валяет в грязи.

Что за блажь? — втиснуть вечность в прокрустово ложе
Малахольной строки — шутовское ярмо!
Завернёт — отсечённую мочку, положит
Где-то рядом — Ван Гог. И стемнеет Арно.

Пребывая на кромке заветного края,
Бездыханным ветрам подарив темноту,
С первозданным рассветом в бирюльки играя,
Щедрость жажды вмещаю в степей тесноту!

Мысль гуляет в стихе ветерком по паркету,
Обтекает рассветом размеренный бой
Полуночных напольных часов, ноту эту
Слышу длинно, как тёмного моря прибой.

Я встречаю, как гром среди неба, героя:
В закоулках ночлежек, в толпе работяг.
Спит пространство слезами, дождями сырое,
И полотнище ночи на окнах внатяг.

Спи, Двадцатый, мой век имени Мандельштама,
Твои грёзы устали от гроз и тревог!
Спи серебряным сном, спи под сенью каштана...

Я — с тобой!
Я тебя в самом сердце сберёг.